Часть IV. «Тыл» и Эпилог (Книга II «Возвращение на родину». Необычная судьба, Джаарбекова С.А.)
Часть IV. «Тыл» и Эпилог (Книга II «Возвращение на родину»), романа «Необычная судьба» (2005 г.) музыканта и писателя Джаарбековой Светланы Ашатовны (1940 – 2022).
Часть IV. «Тыл»
Оглавление
I
В воскресный день 22 июня 1941 года друзья были в парке, они намеревались провести здесь целый день. На небольшой летней сцене должен был состояться концерт популярной симфонической музыки, шашлыки их ждали в нескольких точках парка, конечно они предполагали выпить разливного пивка, а пока сидели у детской площадки и наблюдали, как играют их дети. Здесь из громкоговорителя выразительный голос диктора Левитана объявил о важном информационном сообщении и в последовавшей затем речи Молотова было объявлено о начале войны с Германией, это был полдень в Москве, три часа дня в Душанбе (Сталинбаде). Они помолчали, новость была неожиданная и страшная.
Клавдия заговорила первая:
– Вот и пришло то, что страшнее всего... Мы – глубокий тыл, а там на западных границах уже несколько часов идут бои, гибнут люди, дети. Страшно... Если война быстро не закончится, то наши мужья, Люба, могут уйти на фронт, а на нас ляжет забота о детях, работа...
Они снова помолчали, каждый думал о резком повороте судьбы, возможной скорой разлуке...
В парк шли и шли люди, с тревожными лицами они садились на скамейки, группами стояли около громкоговорителя в ожидании новых сообщений. Информация, поступавшая каждый час, была тревожной: Красная Армия отступала, немцы занимали все новые и новые населенные пункты...
Александр в сердцах сказал:
– Уничтожили в период репрессий лучших военачальников, умеющих неординарно мыслить и принимать решения согласно обстоятельствам, посадили бездарных, послушных пешек – вот и результат – армия катится в спешке назад.
Ашот задумчиво сказал: "Почему к народу обратился Молотов, а не Сталин? Я думаю, что самолюбивому сыну Кавказа Сталину, сумевшему создать могучую страну, которую боятся, но с которой считаются на международной арене, тяжелее всего сознавать, что его войска отступают, этого он видно не ожидал".
И Клавдия, и Люба понимали, что с таким положением на фронте их мужья могут быть призваны в армию в любой момент. Спустя неделю появился приказ о мобилизации мужчин, рожденных в 1906–1919 годах. Ашот и Александр попадали под это положение.
С этого дня, уезжая на работу, Ашот с Клавдией заглядывали в ящик для писем, нет ли повестки.
Первым из Главснаба ее получил муж Тани Будариной – это был девятый день войны. В течение трех дней он прошел на полигоне военную подготовку, и 3-го июля Таня проводила эшелон, с которым уехал ее муж.
Грустная зашла она к Клаве вечером, чтобы поделиться своим горем.
– Как я буду жить? Кроме тех денег, которые я получаю от тебя за то, что присматриваю за детьми – у меня никаких доходов нет.
– Пойди к Щукину и устройся вечерами мыть полы в Главснабе. Вот-вот снова будет карточная система на продукты, и ты получить карточки на себя и на детей, – посоветовала Клавдия.
Так Таня и поступила.
II
Третьего июля по радио с обращением к народу выступил Сталин. Его речь была короткой, искренней и вызвала большой отклик в сердцах людей.
Охваченные патриотическим порывом Михаил Зафран, Петр Щукин и многие другие шли в военкомат и просились добровольцами на фронт.
С Михаилом и Петром там побеседовали, а потом сказали следующее:
"На вас уже выписана бронь. Сейчас в тылу будет коваться будущая победа, от того, как сумеем организовать дело здесь, на местах, во многом будет зависеть успех на фронте. Поэтому люди, которые нужны республике в военное время, останутся на своей работе. Таджикистан – это хлопок, а значит – масло, вата, ситец, порох, корм для скота. Фрукты станут сухофруктами – и на фронт, овечья шерсть, шкуры – это тулупы, теплые носки... и многое, многое другое может дать для фронта только одна республика.
Сюда уже начинает прибывать эвакуированное население из западных районов страны. Нужно готовить им жилье, обеспечить работой, накормить. Надо решать продовольственную проблему, перерабатывать мясную, молочную продукцию, увеличить посевные площади – вот что такое сейчас будет тыл. Так что, уважаемые товарищи, ваш порыв благороден, но работайте на своих местах".
Лидия была очень рада, что ее муж получил бронь и при встрече с Клавдией сказала: "Судьба моего мужа решена, он рвался на фронт, но его оставляют здесь".
– Если Ашот получит повестку, мы проводы устраивать не будем, он хочет, чтобы только его семья была с ним перед отъездом...
– Да, конечно, какие сейчас могут быть застолья. Я устраиваюсь в "Таджиккнигу" на работу, подумала, "война", а я тут дома сижу, обеды готовлю, надо поработать".
Здание "Таджиккнига" своим фасадом стояло на улице Ленина, а внутри двора в одной из квартир жила Лида с Михаилом.
– Правильно делаешь, живешь ты рядом, и обедать можешь дома, а будешь просматривать книги, если попадутся интересные, мне скажи, я куплю, – сказала Клавдия.
Пятого июля, вечером Александру домой принесли повестку. В понедельник он должен был явиться на призывной пункт, а уже десятого июля, перед тем как уехать в рейс, Ашот с Клавдией заехали на вокзал, чтобы проводить своего друга на фронт. Люба пришла с Леной, а Костю и Грету оставила под присмотром соседки.
– Клавочка, так все быстро произошло, что я сейчас стою и никак не могу поверить, что Саша, мой муж, уже в военной форме и вот-вот куда-то поедет, туда, где воюют, убивают... Мое сознание не может к этому привыкнуть, – Люба говорила и в недоумении разводила руками.
Клавдии стало жаль свою подругу, сколько всего тяжелого ей досталось, а теперь в самом начале войны, когда мысль еще не свыклась с нею, уезжает ее муж, а она остается одна с тремя детьми и небольшой зарплатой.
Клавдия подошла к Любе, обняла ее и сказала: "Посмотри кругом, сколько таких же, как ты женщин, провожают мужей. Это не только твое горе, это – общее горе. Если уедет и мой Ашот, как сможем, будем поддерживать друг друга".
Александр стоял рядом с дочерью и давал ей последнее напутствие:
– Ты, моя дочурка, уже взрослая, в этом году пойдешь в школу, и можешь, и должна помогать маме, а когда я вернусь, освобожу тебя от всех обязанностей. Договорились?
Лена прижалась к отцу, она его очень любила, и если бы могла, то не пустила бы на фронт.
– Папа, а ты можешь не уезжать? – спросила она, и в ее глазах блеснули слезы.
– Нет, дорогая, это мой долг, – тяжело вздохнув, ответил Александр.
Надо было прощаться, текли последние минуты. Мужчины обнялись.
– Хорошо, если бы мы с тобой где-нибудь встретились. Наш эшелон направляется к Брянску, но маршрут могут изменить в зависимости от обстоятельств, – сказал Александр.
– Пусть поможет нам Бог, – ответил Ашот.
– Любочка, ты – моя жизнь, ты – мое счастье, помни это, – сказал Александр, целуя жену. – Береги детей! – уже на ходу крикнул он и одним из последних заскочил на подножку вагона.
Эшелон тронулся. Так у двери Александр и стоял. Он был высокого роста, и его лицо хорошо было видно среди многих других. Люба махала и махала ему рукой, пока эшелон не исчез за поворотом...
Они возвращались молча. Ашот с Клавдией расстались с Любой на привокзальной площади, им надо было уезжать в рейс. Прощаясь, Клавдия сказала: "Держись, Любочка! Вечером мы к тебе зайдем", – и пошла к машине.
Ашот с Клавдией, отправляясь теперь в рейсы по районам, имели некоторое преимущество перед другими горожанами, у них была возможность приобрести кое-что из продовольствия. Сельское население, как правило, занималось хозяйством, держали корову, баранов, имели огород, сад, но ощущали нехватку денег. Ашот уже знал районы, где можно было купить хлопковое и подсолнечное масло, которое люди научились сами отжимать, рис, муку и другие продукты долгого хранения.
Поездка сегодня оказалась удачной. Они купили бидон хлопкового масла и мешок кукурузной муки.
На пути к дому Клавдия заметила:
– Я так давно ничего не приобретала мешками, что, взглянув на этот мешок муки, вспомнила свои крестьянские корни. Ведь мы тогда в глубоком детстве приобретали все мешками. Мешок был основной мерой. Это сейчас – килограмм, штука...
– Ну вот, теперь и мы, если удастся, будем мерить мешками, – засмеялся Ашот.
Они приехали домой довольные, а вечером, отправляясь к Любе, захватили два литра масла и три килограмма муки, и Ашот галантно преподнес ей их в подарок от своего имени.
Люба впервые улыбнулась за целый день: "Ты помнишь, Ашот, когда-то мы золото дарили друг другу, а теперь – муке и маслу рады".
– Другие времена, другие нравы, – шутливо ответила Клавдия.
Они долго сидели у Любы, вспоминали Иран, многие забавные эпизоды и казалось, что Александр присутствовал с ними. К концу вечера Клавдия почувствовала, как у Любы произошел психологический перелом, она словно стала находить себя, приобретать мужество и стойкость. Когда Ашот с Клавдией собрались уходить, Люба сказала: "Война – это общая беда, она коснулась и меня, буду ждать письма от мужа".
III
Так день за днем люди стали привыкать к мысли, что они живут в военное время, в каждой семье ежедневно внимательно слушали сводку новостей с фронта. Радио стало тем, что связывало свою страну, благодаря ему тыл и фронт объединились...
Ашот и Василий Рябинин получили одновременно повестки явиться на призывной пункт спустя почти три месяца после начала войны.
В течение нескольких дней они ежедневно выезжали с такими же новобранцами, как и они, на полигон, где их обучали атрибутам ведения боя.
Рябинин, будучи прекрасным охотником, проявил на учениях превосходные навыки стрельбы из винтовки и заслужил похвалу командира. Поздно вечером, уставшие, они возвращались домой.
Перед отправкой эшелона на фронт, Ашоту с Василием дали два дня, чтобы они отремонтировали свои машины из Главснаба, на них им предстояло уехать с эшелоном.
Приятели провозились с ними всю пятницу до 9 часов вечера. Молоденькие водители, которым теперь придется самим ремонтировать машины в отсутствие их старших наставников, помогали им и старались во все вникать.
За один день работа была закончена, а субботу и воскресенье Ашот с Василием намеревались провести со своими семьями. В понедельник к 8 часам утра им надо было прибыть на машинах к вокзалу, предстояла их погрузка на платформу эшелона.
Клавдия в субботу в течение двух часов написала отчет и зашла к Щукину, чтобы отпроситься уйти с работы.
– Не только сегодня, но и в понедельник вы имеете полное право не выходить на работу. Ваш муж уезжает не куда-нибудь, а на фронт – защищать Родину, а я, если смогу, тоже подъеду на вокзал, – сказал он.
Два дня пролетели быстро, было сказано много нежных слов, напутствий друг другу. Сходили они с детьми в любимый парк, зашли к Любе. Ашот хотел с ней проститься.
– Есть ли какое-нибудь известие от Саши? – спросил он.
– Нет, и меня это очень беспокоит.
Прошло больше двух месяцев – и ничего. Подожду немного и схожу в военкомат, наведу справки, где находится эшелон, в котором уехал мой муж.
– Письма с фронта идут медленно. Первые недели войны была полная неразбериха, это сейчас уже налажен учет, дисциплина. Хорошо, если бы наши дороги с ним где-нибудь сошлись.
Прощаясь, Люба грустно сказала:
– Ашот, я не смогу тебя проводить, теперь мне одной приходится управляться с тремя детьми и работать, чтобы было чем их кормить. Костю с Гретой на полдня оставляю соседке, пока Лена не придет из школы, а она их забирает, и как маленькая мама ухаживает за ними, подогревает обед, укладывает спать, гуляет. Леночка понимает, как мне тяжело и стала большой помощницей. Я же вечером успеваю приготовить обед.
– Да, война – это разрушение норм, аномальное явление, – задумчиво сказала Клавдия.
– А ты, Любочка, крепить, теперь и Клава остается одна и много-много других женщин, – прощаясь, сказал Ашот.
В понедельник Ашот уехал на вокзал рано. Олег очень хотел проводить отца. Клавдия оставила Светку у Тани Будариной и вместе с сыном пошли проводить эшелон.
Погрузка машин была уже закончена.
Ашот с Василием, оба стройные и высокие, в военной форме, пилотках, выглядели так привлекательно, что Мара сказала: "Дорогие мужчины, помните, что у вас в тылу остаются жены и не заглядывайтесь на хорошеньких медсестер!"
– Думаю, что нам будет некогда, – шутливо ответил Ашот.
Подъехал Щукин и совнаркомовские приятели Василия.
– Вася! – обратился к нему один из них. – Как только ты вернешься с войны, в первую же субботу сядем за карты.
– Ради этой субботы постараюсь остаться живым, – улыбаясь ответил Василий.
Так, перебрасываясь шутливыми репликами, и провожающие, и отъезжающие старались сгладить тяжесть разлуки.
Олег забрался на платформу и постоял рядом с отцом.
– Папа, ты и ночевать здесь будешь?
– Да, в машине. А разве плохо? Мы едем вдвоем с Василием, нам не будет скучно.
Потекли последние минуты, последние объятия и эшелон медленно двинулся. Люди на вокзале стояли до тех пор, пока он полностью не исчез вдали. Клавдия не спеша, возвращалась с сыном домой.
– Ну вот, сынок, мы и остались одни, теперь ты у нас единственный мужчина и веди себя как положено. Яблоки в саду у Тани Будариной не воруй. Тебя папа за это наказывал? И я буду. Леночка у Любы немного старше тебя, а какая помощника!
Олег слушал внимательно, но молчал. Клавдия не пошла на работу, весь день провела с детьми, они отвлекали ее от тяжелых мыслей.
Зашла Таня Бударина, посочувствовала горю и сказала: "Скоро, Клава, у нас одно бабье царство останется, уходят и уходят наши мужчины".
Таня принесла немного водки, Клава поставила закуску, и они выпили за то, чтобы их мужья вернулись с войны...
Через два дня секретарь Щукина – Катя – сказала Клавдии, чтобы она зашла к Петру Терентьевичу.
– Клава, – сказал он ей просто, когда она вошла в его кабинет. – Ты знаешь, что Главснаб уже лишился двух машин, экспедиторы тоже ушли на фронт. Теперь молодые водители сами будут возить грузы в районы. Рябинин выполнял работу по городу, я хочу, чтобы ты сейчас этим занялась. Придется много ходить пешком, зато у тебя будет возможность зайти домой на полчаса, передохнуть... И еще вот что... Был у меня один товарищ из Совнаркома – Георгий Яковлевич Емовицкий. Он человек гражданский, но имеет отношение к военным делам. Есть директива открыть артспецшколу, где по ускоренной программе будут готовить артиллеристов, в основном молодых и... на фронт. Он пришел ко мне посоветоваться, кого можно взять на должность начальника снабжения. Им понадобится все – от палаток, постельных принадлежностей до продуктов питания. Кормить артиллеристов надо хорошо, чтобы крепкими уезжали воевать.
Я порекомендовал тебя. Ты – женщина энергичная, непьющая, уже знаешь где и что можно достать и с этим делом справишься. Мужчины уходят на фронт. Теперь женщины будут тянуть многие мужские профессии. Полигон они облюбовали в 12 км от города. Машиной будешь утром уезжать, а вечером – возвращаться. Зарплата там значительно выше и продуктовый паек – военный. Три дня думай и дай ответ".
То, что сказал Щукин, для Клавы стало событием, и она вечером зашла к Любе посоветоваться.
– Соглашайся, сейчас времена трудные и продукты, и деньги лишними не будут. Я сама думаю, куда бы уйти из Горпромторга, еле-еле концы с концами свожу. Мне сказали, что нужны люди на Варзоб ГЭС, там многие мужчины ушли на фронт. Работу, связанную с документами, я смогу выполнять, а зарплата вдвое выше, летом для детей действует зона отдыха, места красивые. Это в 8 – 10 км от города, и машина доставляет на работу, а вечером развозит людей по домам.
– Попробуй, как говорится, попытка не пытка... От Саши ничего нет?
– Нет, отпрошусь в субботу с работы пораньше и схожу в военкомат.
На другой день Клавдия побеседовала с Будариной.
– Таня, мне предложили стать начальником снабжения артиллерийской спецшколы. Если я соглашусь, то буду занята больше, чем сейчас. За хорошую работу надо держаться – это зарплата, это паек. Давай так договоримся: я буду давать деньги на питание на твою и мою семью. Готовишь ты сытно, вкусно, борщи, супы, пирожки из дрожжевого теста, да молочное – и дети будут накормлены. Мы с Ашотом запасли три мешка разной муки, много растительного масла. А тебе какая разница на три тарелки готовить или на шесть?
– Я люблю варить большими кастрюлями, когда много, мне это больше нравится, – ответила, улыбаясь, Таня.
– Тогда договорились.
– Твое предложение, Клава, меня устраивает. Моя зарплата такая маленькая, что сейчас на нее купишь?
– Ну вот и хорошо, поддержим друг друга.
Решив этот вопрос. Клавдия пошла к Щукиным.
Зина встретила ее радушно, организовала чай, поставила печенье, варенье.
За стол сел и Петр.
– Ну как, Клава, насчет новой работы?
– Я согласна, поэтому к вам и зашла.
– Добре, добре... С Главснабом ты все равно будешь связана, я сейчас, что смогу, выделю для спецшколы.
С Еновицким ты встречаться не будешь. Твой непосредственный начальник Тимур Умарович Умаров, найдешь его в Наркомате Обороны. Я его давно знаю, характер у него хороший, ты с ним поладишь. Иногда у тебя будут командировки, за один день не управишься, с кем детей оставишь?
– Думаю, что с Таней Будариной, она для меня сейчас – клад.
– В Джиргитале многие жители хорошо шьют овечьи тулупы. Овец, шкуры – все имеют. Организовать бы для артиллеристов пошив таких тулупов, а люди за работу получат деньги, пайки. Образец тебе дадут, надо только решить с местной властью, чтобы помогли организовать это дело.
Вот какие порой у тебя будут командировки. Выдержишь?
– Надо, так надо.
В разговор вмешалась Зина:
– Я тебя, Клавочка, как-нибудь познакомлю с матерью Жоржа Еновицкого, мы его так зовем между собой. Она лет на десять старше меня, но мы с ней прекрасно ладим, думаю, что и тебе она понравится. А как готовит, какие торты печет – вкуснее нигде не встретишь. А Жорж – высокий, полный. Это она его так раскормила, с темными вьющимися волосами. Ему только двадцать семь стукнуло, но выглядит он старше, большая умница, но – бабник. Я ему как-то сказала, что ты, Жорж, погоришь из-за женщин. А он мне в ответ: "Это будет самая сладкая смерть".
От мужа, Любы есть какое-нибудь известие? – сменила Зина тему разговора.
– Нет, пока нет. Ей очень тяжело, одна с тремя детьми...
– Да, война – штука трудная, – задумчиво сказал Петр.
В пятницу Клавдия познакомилась с Умаровым. Это был мужчина лет 45, коренастый, с густыми, сросшимися на переносице черными бровями. Он четко, по-военному, ей объяснил, что будет входить в ее обязанности, наметил ближайшие задачи и в заключение сказал: "В понедельник без опозданий к 8 утра подходите к Наркомату обороны, отсюда отходит машина, познакомитесь с некоторыми сотрудниками. До встречи".
IV
Так у Клавдии начиналась новая страница в ее жизни.
В субботу вечером она зашла к Любе узнать, что ей сообщили в Военкомате. Клавдия застала свою подругу с осунувшимся лицом и покрасневшими веками. Люба сделала знак, чтобы Клавдия ни о чем не расспрашивала ее при детях.
– Леночка, мы уйдем на полчаса, а ты побудь с Костей и Гретой, – обратилась она к дочери.
Подруги пришли в парк и сели на скамейку, закрытую зеленью от посторонних глаз. Клавдия чувствовала, что Любе тяжело сказать о том, что произошло. Она ждала, не торопила ее...
– Клава, знаешь какая у меня новость? Мой муж пропал без вести...
– При каких обстоятельствах? – после некоторого молчания спросила Клавдия.
– Их эшелон направлялся к Брянску и, как говорится в извещении, "К пункту назначения не прибыл, он подвергся бомбардировке с воздуха". Среди убитых и раненых Александр Руденко не значится.
– Да, ситуация...
– Можно строить разные версии. Был ранен, попал в плен, отполз в лес, утонул в болоте, его подобрал кто-нибудь из местных жителей, погиб от прямого попадания бомбы и от него просто ничего не осталось... Но факт таков – мой муж пропал без вести, и это случилось в самом начале войны...
Когда я пришла в военкомат, там собирались разносить извещения по адресам, я его и взяла, не хочу, чтобы дети об этом узнали. Я и поплакала втихомолку, чтобы Лена ничего не заподозрила... Утешает только одно: "Пропал без вести" – это ведь не погиб? Будут ждать, вдруг объявится в какой-нибудь другой военной части. Ашот сказал, что в начале войны была полная неразбериха... Буду ждать... За что Бог меня не любит? Я – жена "без вести пропавшего" и сама должна поднимать детей... После этого жуткого известия, я еще нашла в себе силы зайти в контору "ВарзобГЭС", она находится в городе, и решила вопрос о переходе к ним на работу. Я думаю, что смена обстановки, новый коллектив, природа – все это отвлечет меня от тяжелых дум, а то можно сойти с ума...
– Крепись, Любочка, у нас с тобой дети, сейчас надо жить ради них. Если мы опустим руки, кто о них позаботится? Я вчера уже оформилась на новую работу. В понедельник начинается моя новая рабочая биография.
Возвращаясь домой, Клавдия всю дорогу думала об Александре и не верилось, что он мог погибнуть.
– Будем ждать, – повторила она вслух слова Любы. – Будем учиться ждать – это сейчас самое главное.
Клавдии горевать было некогда, школу открывали в сжатые сроки, и от ее расторопности многое зависело. Уже был подобран медицинский и хозяйственный персонал, состоящий в основном из женщин, но они составляли небольшой процент среди военных, которые были ядром школы.
На открытие спецшколы приехала комиссия, и здесь Клавдия познакомилась с Георгием Еновицким.
Комиссия подготовку школы одобрила, и работа Клавдии была отмечена. А уже на другой день приехали молодые ребята, и школа заработала в полную силу.
Спустя неделю, Клавдия получила за хорошую работу двойной паек, и один она отнесла Любе в подарок, там была тушенка, сгущенное молоко, яичный порошок, шоколад...
Только поздно вечером, дома, уложив детей спать, Клавдия на час-другой оставалась со своими мыслями. Она включала радио, слушала сводку новостей с фронта и думала об Ашоте, где сейчас воюет ее муж, здоров ли...
V
Первой письмо с фронта получила Мара. Василий писал, что его полк стоит недалеко от Сталинграда, а Ашот с другой частью был направлен в сторону Ростова.
Спустя неделю и Клавдия получила первое письмо с фронта и тут же написала ответ на полевую почту.
Она несколько раз читала письмо Олегу, возила его с собой на работу и время от времени доставала из сумочки, чтобы еще раз прочитать дорогие строчки. "Раз написал письмо, значит жив", – думала Клава.
Серьезный разгром немцев под Москвой в начале декабря 1941 года вселил уверенность в переломе хода войны, воспринимался началом, пусть еще не скорой, но Победы. Таня, муж у которой воевал далеко на Кольском полуострове, сказала Клавдии, когда та пришла с работы:
– Я сегодня приготовила вкусный обед и давай выпьем за успех на фронте, это успех и наших мужей.
– Я согласна, но водку пить не хочу, а угощу тебя виноградным вином, которое делал Ашот.
Она отлила из большого стеклянного бутыля в графин янтарного вина и две женщины подняли бокалы за будущую Победу, за здоровье своих мужей. Пусть вернутся живыми домой!
После первого письма Клавдия более двух месяцев не имела весточек от мужа. Каждый день она с надеждой заглядывала в почтовый ящик, но он был пуст, и только накануне своего дня рождения, 24 декабря, она, наконец, получила долгожданное письмо. Ашот поздравлял ее и писал, что у них шли очень горячие бои за Ростов-на-Дону. 21 ноября они вынуждены были отступить, а 29 ноября выбили немцев из города и снова заняли свои позиции.
Сталин заметил этот успех и прислал приказ с благодарностью командованию и солдатам за волю к Победе. Это был первый по армии сталинский поощрительный приказ, и он, конечно, поднял дух солдатам. Ашот желал Клавдии с детьми весело провести наступающий Новый Год.
– А я мыслями и сердцем буду с вами, – писал он в конце письма.
Так в тяжелых боях на линии фронта незаметно прошли полтора года с начала войны...
Клавдия знала, что полк, с которым воевал Ашот, был переброшен в сентябре 1942 года к Сталинграду. Он писал, что туда стягиваются большие силы, бои идут за каждый клочок земли, а 19 ноября началось мощное контрнаступление советских войск... И снова молчание...
По сводкам Информбюро Клавдия уже знала, что длительная, изматывающая Сталинградская битва выиграна. Паулюс, вместе со своей армией оказался в "котле" и 2 февраля 1943 года был взят в плен, а Ашот молчал, от него никаких известий...
Клавдия гнала от себя страшные мысли, хотя знала, что многие солдаты сложили головы под Сталинградом...
VI
Однажды еще холодным февральским вечером, продрогнув на работе и предвкушая хорошо прогреться дома у печки, которую протапливала Таня Бударина, Клавдия постучала в дверь и каково же было ее удивление и радость, когда дверь открыл... Ашот!
– Господи! – воскликнула Клавдия, обнимая его. – Неужели это мой муж стоит передо мной?
– Твой, твой! – улыбался ей Ашот и Клавдия от радости заплакала.
Спустя некоторое время, когда она пришла в себя после неожиданной встречи, Ашот рассказал ей все, что с ним случилось в последнее время:
– 6 января на одной из Сталинградских улиц я был ранен, мой напарник успел перехватить руль машины и довез меня до госпиталя. Пуля прошла на сантиметр выше правого легкого, ее извлекли, но рана плохо заживлялась, кроме этого, оказалась нарушена двигательная функция правой руки. Медицинская комиссия признала меня временно непригодным к военной службе и отправила на два месяца долечиваться домой к моей великой радости, только в военный госпиталь здесь в Душанбе мне надо ходить на процедуры.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Это сказано про нас с тобой, – радостно улыбаясь, сказала Клавдия.
– Телеграмму из госпиталя не дашь, вот я и приехал неожиданно, преподнес тебе сюрприз, моя дорогая женушка. Приехал я днем, Таня накормила меня вкусным обедом, сходил в баню, а потом меня оседлали дети. Свету я возил на спине, был лошадкой, а Олег потребовал, чтобы я рассказал ему о моих военных приключениях. Вот так и прошел мой день... От Саши никаких новостей?
– Нет, Люба ждет, надеется.
– На войне всякие случаи бывают, порой домой "похоронку" принесут, а человек вдруг живым объявляется!
Олег тихо возился с игрушечным танком, но чувствовал, что родители хотят о многом поговорить вдвоем, положил свои игрушки на место и ушел рано спать. Клавдия накормила Свету и тоже уложила в кровать. Оставшись наконец одни, Ашот с Клавдией сели рядышком за стол и выпили за встречу, а затем долго-долго говорили о разных событиях, случившихся с ними за полтора года.
Весть о том, что Ашот приехал с фронта, разнеслась по всему Главснабу и даже дальше. Он был первый человек, который приехал оттуда, с фронта. К нему шли и шли люди, они хотели поговорить с бывалым человеком обо всем, что касается войны. Многие спрашивали, не пересекалась ли его дорога с их родственниками. Олег пришел из школы с ватагой из пятнадцати мальчишек, их не удовлетворил рассказ Олега о Сталинградской битве, они хотели услышать все от его отца, и Ашот рассказывал... Он перестал закрывать дверь на ключ, чтобы не ходить постоянно ее открывать, люди стучали и заходили. В общем, он стал знаменитость.
Когда вечером с работы пришла Клавдия, и Ашот рассказал ей о своей популярности, она задумалась, а потом сказала: "Днем в воскресенье пригласим наших друзей в гости, отметим твой приезд".
– А кого пригласим?
– Зину с Петром, Лиду с Михаилом, Любу, Мару с детьми и Таню Бударину. Для детей мы можем накрыть стол у нее, они уже взрослые, только за Светой и Гретой надо приглядывать.
На другой день после работы Клавдия зашла к Маре и Любе, сообщила им о приезде мужа и пригласила в воскресенье к 2 часам к себе на обед. В намеченный день с утра Таня занялась пирогами, Ашот – пловом, а Клавдия делала винегрет, он у нее выходил отменный.
Виноградное вино за полтора года настоялось и приобрело хороший вкус и цвет.
Таня для детей напекла всяких сладостей и накрыла им стол у себя дома, а дочке и сыну, как самым старшим, дала наставление быть гостеприимными хозяевами.
И взрослые, и дети за военное время соскучились по общению, по праздничному столу и прекрасно провели время. Ашот был в центре внимания. Он много и интересно рассказывал не только о драматических, но и смешных эпизодах войны, и за столом было много смеха и шуток. После застолья хозяева вышли проводить Мару и Любу, и решили, что пока Ашот в городе, каждое воскресенье вместе с детьми дружно будут гулять в парке.
Так прошли три недели...
VII
Клавдия приходила с работы, а дома ее ждали муж, дети – все как в мирное время.
– Неужели я снова с ним расстанусь? – с тревогой думала она, и постепенно у нее созрел план действий. Она решила попробовать удержать мужа дома. Ашота в свой план она не стала посвящать, пусть для него все станет сюрпризом...
Клавдия знала, что Георгий Еновицкий кроме других обязанностей выписывал брони, то есть на основании документов он мог освободить от призыва в армию. Именно он в свое время выписал брони Щукину и Зафран.
Клавдия зашла к Зине и спросила, нельзя ли на основании медицинской справки, которую привез Ашот, сделать ему бронь.
Зина обещала поговорить с Петром, но кроме медицинской справки, по ее мнению, нужно заявление директора Главснаба, что данный работник ему крайне необходим. Если Петр даст ему справку, то Зина переговорит с матерью Еновицкого, а уж та повлияет на сына.
Так возник заговор трех женщин. Петр обещал дать Ашоту прекрасную характеристику и укажет его необходимость как работника Главснабу, но сначала надо выяснить, сделает ли Еновицкий бронь на основании этих документов.
Дальше действовала мать Еновицкого. Георгий ей сказал, что он сможет выписать бронь, но нужно чтобы врачи в госпитале Душанбе подтвердили о непригодности Ашота к военной службе в данный момент.
Клавдия, не раскрывая еще всех карт, просит Ашота взять для Главснаба справку из госпиталя о состоянии его здоровья. Медики подтверждают диагноз: плохое заживление раны и нарушение двигательной функции правой руки.
Еновицкий на основании этих документов делает Ашоту бронь.
Клавдия счастлива, Ашот продолжает лечение, и они никому не говорят о брони. К концу второго месяца рана затянулась, и рука стала действовать достаточно свободно.
Клавдия уже думает о том, что Ашот вот-вот сядет за руль и будет работать в Главснабе...
Но тут она совершает ошибку, которую никогда позже не сможет себе простить.
Довольная и счастливая она теряет всякую осторожность и при встрече с Лидией сообщает, что и у ее мужа теперь бронь, он остается в городе и подробно рассказывает сестре, как ей это удалось, и рука у Ашота почти в норме...
Лидия дома весь разговор с Клавдией передает Михаилу, он по-своему смотрит на это событие и на другой день отправляется в ЦК партии, в один из его отделов, где сообщает, что Еновицкий незаконно выписал бронь его родственнику, рана у которого не настолько серьезна, чтобы отсиживаться дома, и он может выполнять свой долг перед Родиной, а чтобы не считали, что он, Зафран, по каким-то личным мотивам это сообщил, он отказывается от брони и хочет пойти на фронт.
Некто в ЦК, кому Михаил все это изложил, в свое время был одним из тех, кто рекомендовал Георгия Еновицкого в Совнарком. Он поблагодарил Михаила Зафран за сообщение и обещал разобраться.
После ухода Михаила он затребовал исчерпывающую информацию о том человеке, о котором хлопота Еновицкий, то есть об Ашоте, затем ему принесли два медицинских заключения из госпиталя, о непригодности к несению военной службы, и последнее – о пригодности к службе. Теперь, имея на руках полную картину происходящего, некто вызвал Еновицкого к себе в кабинет. При встрече он изложил ему подробно разговор с Михаилом Зафран и в заключение сказал:
– Георгий, я знаю, что ты добр, и я люблю в тебе эту черту. У Ашота Николаевича и его жены непростая судьба, и я понимаю твое желание им помочь. Ты выписывал бронь больше месяца назад, когда Ашот Николаевич по состоянию здоровья был непригоден к службе, но сейчас картина другая, он годен к несению военной службы. Бронь аннулируй и немедленно. Зафран просится на фронт, не удерживай его, снимай бронь, пусть оба родственника едут на фронт. А ты, Георгий, в будущем будь осторожен, ведь бронь – это грань между жизнью и смертью...
Вечером того же дня мать Георгия все рассказала Зине и Петру, а Зина сообщила Клавдии.
Это был гром среди ясного неба...
– Как я могла довериться сестре, ведь знаю, что она все передает Михаилу, а он как был НКВД-ешник, так им и остался. Какую непростительную ошибку я совершила! – Клавдия в отчаянии быстро ходила по комнате.
– Я тоже хотел остаться, Клава, – сказал Ашот и тяжело вздохнул. – Но раз так получилось, вернусь в свой полк, у меня там есть друзья. Уже вот-вот наступит май 1943 года, а мы теперь не отступаем, а идем вперед, на запад, освобождаем город за городом, а это ведь совсем другое настроение.
Через два дня в положенный срок Ашот явился в военкомат. А на другой день он уже уезжал с эшелоном.
Все было как и в первый раз. Ашот увозил еще одну машину из Главснаба, ее грузили на платформу, не было только Василия, Ашот уезжал один.
У Клавдии на душе было так тяжело, словно там лежал огромный камень.
– Как трудно второй раз провожать мужа на войну, – думала она и чувствовала в этом долю своей вины. После отъезда Ашота гнетущее чувство не отступало. От Любы она узнала, что спустя неделю, на фронт уехал и Михаил.
Клавдия не хотела видеть свою сестру. Лидия понимала, что поступок Михаила в ее глазах выглядел неблаговидным, и старалась не попадаться Клавдии на глаза. У Лидии были две-три приятельницы, и с ними она проводила время, когда ей было скучно.
– Как хорошо, что есть работа, только она и спасает, – думала Клавдия. Рабочий день у нее был так насыщен, что это удерживало ее от тяжелой депрессии, в которую она могла впасть. И еще одно непредвиденное обстоятельство помогло ей в этот период найти душевное равновесие.
VIII
Спецшкола шествовала над детским приютом, куда поступали дети из эвакуации и лишившиеся родителей. Артиллеристы приезжали сюда с концертами, а затем, как правило, давали подарки детям.
Клавдия обратила внимание на хорошенькую плотненькую девочку лет шести, которая жадно и много ела за столом и этим выделялась среди других детей.
У воспитательницы она спросила, что это за девочка и откуда она. Ей рассказали, что Галя вместе с сестрой Аней, которая тоже здесь, были эвакуированы из Ленинграда. Родители их умерли от голода, а Галя, пережив голод, сейчас никак не может наесться. "Мы ей даем по две тарелки супа, – а ей еще хочется больше, у нас продукты распределяются на всех детей, больше мы ей дать не можем, да и для желудка опасно", – рассказывала Клавдии воспитательница.
– Покажите мне ее сестру, Аню, – попросила Клавдия.
– Аня на год старше, тихая, спокойная, а Галя – живая, подвижная, – продолжила воспитательница.
После посещения приюта обе сестры – худенькая, светловолосая Аня, чем-то напоминавшая ей дочь Свету, и Галя, с коротко стриженными темными волосами, – не выходили у Клавдии из головы. Чтобы она ни делала, а девочки так и стояли у нее перед глазами.
Прошло несколько дней, и Клавдия приняла решение. Вечером собрала у себя дома совет, пригласила Таню Бударину, ее детей, Олега и сказала:
– Я хочу из приюта взять двух девочек-сестер, 6 и 7 лет. Они приехали из осажденного Ленинграда, родители умерли от голода, но у них есть тетя, которая знает, что девочки в Душанбе, и когда появится возможность, она приедет за ними. Одна девочка, Галя, пережив голод, очень много кушает, так что Таня, ты любишь готовить большими кастрюлями, вот тебе и предоставляется такая возможность. Как ваше мнение?
Дети посовещались и согласились. Олег, правда, заметил: "Маловато будет девчонок".
– Ничего, зато вы, мальчики, будете в цене, – шутливо ответила Клава.
– А как ты, Таня?
– Хватит ли у тебя средств кормить такую ораву?
– На девочек мы будем получать причитающиеся им продукты. Приют переполнен, дети все прибывают, администрация рада, когда кого-нибудь хоть на время забирают в семью. Я все продумала, Таня, наступил момент и за ними приедет тетя, а ей сообщат, что девочки у меня.
– Ну что ж, я согласна, приводи к нам пополнение.
Клавдия довольно быстро решила все юридические вопросы и в субботу после работы забрала девочек домой, чтобы за воскресенье, пока она дома, дать им возможность освоиться.
Девочки с Олегом быстро нашли общий язык и вышли во двор познакомиться с другими детьми из Главснаба, а Таня приготовила большую кастрюлю борща из тушенки и напекла гору пирожков с яблочным джемом. Она волновалась, понравится ли девочкам ее обед, на что Клавдия ответила: "Ты, Таня, прирожденная повариха. Когда твой муж вернется с войны, иди работать в столовую – это твое призвание. Сегодня мы дадим Гале столько съесть, сколько она захочет. Любопытно, будет ли предел?"
За обедом Таня налила Гале борщ в самую большую тарелку, она съела ее быстро и робко попросила добавки. "Кушай столько, сколько хочешь", – сказала ей Клавдия.
После третьей тарелки Галя остановилась.
Остальные дети уже пили чай с пирожками и с любопытством наблюдали за Галей. С чаем она съела десяток пирожков и перевела дух. Когда Таня и Клава уложили всю ораву спать и остались одни, Таня спросила:
– Клава, ты не думаешь, что с таким аппетитом мы вылетим в трубу?
– Я думаю, что через месяц-два ее нормы уменьшатся. Она голодала в Ленинграде и в приюте вдоволь не могла поесть.
– А как же Аня? Она ведь тоже голодала, а ест, как и все?
– Наверное, разные натуры, я не могу объяснить этот феномен, это вопрос к медикам.
Весть о том, что девочка шести лет способна съесть за один присест три полных тарелки борща и с десяток крупных пирожков облетела весь Главснаб, и любопытные соседи стали заходить к Клаве в обед, чтобы только посмотреть на это явление. "Вот что голод делает с человеком!" – качали они головами. Галя же на присутствующих не обращала внимание. В приюте ведь тоже много народа. Месяца через полтора Галя перешла в еде на меньшие нормы и насыщалась двумя тарелками первого и пятью пирожками.
Клавдия оказалась права...
IX
В августе 1943 года пришло письмо из Ташкента, в нем сообщалось, что скончалась Мария Федоровна, писали об этом Клавдии ивановские друзья. Они ее и похоронили. В письме была просьба приехать и решить вопрос с домом, вещами. Такое же письмо получила и Лидия. Она решила зайти к сестре, чтобы договориться, кто поедет в Ташкент. Клавдия встретила ее прохладно, тем не менее обе сестры поплакали, вспоминая свою мать.
Лида, увидев, что у Клавдии появились приемные дети и забот у нее хватает, решила сама съездить в Ташкент.
– Дом мамы отойдет государству, – сказала она. – А вот вещи отдам соседям. Навещу Сабуровых, интересно, как у них сложилась жизнь?
– Будешь на могилке мамы, положи цветы и от меня, – прощаясь сказала Клава.
"Как я хотела тогда в Ташкенте жить около мамы, но судьба мне этого не дала. А сюда ее перетягивать боялась, думала, вдруг нас заберет НКВД, и она тогда могла пострадать. Так и прожили порознь", – с грустью размышляла Клавдия.
Спустя несколько дней Лидия вернулась из Ташкента, ее встретила на улице Люба, но к Клавдии она почему-то не зашла.
Люба передала Клаве разговор с Лидией.
– Вещи отдала соседям, была на могилке мамы, положила цветы и навестила Сабуровых. Борис женился, у него уже двое детей, но сейчас он на фронте, жена работает, а Прасковья Емельянова сама управляется с детьми, домом и, кажется, ей это нравится.
Клавдия решила навестить сестру и поговорить с ней о многом.
Она пошла к ней в субботу вечером, постучала, но никто не открыл дверь. Вышла соседка и сказала: "Лида дома, наверное, пьяная спит. Вы ее сестра?"
– Да, но что она выпивает, я не знала, это для меня новость.
– Как муж у нее уехал на фронт, видно и начала, детей нет, заботиться не о ком. Завела подругу, которая крепко пьет. Сначала они вдвоем пили, та выходила от Лидии, качаясь из стороны в сторону. Одна Лидия еще держалась какое-то время, но потом смотрим, и в одиночку пить стала. Больше, меньше, но вечером всегда "под хмельком". На неделе из-за работы она еще старается вечерами прикладываться понемногу, а уж в субботу так наклюкается, что выйдет за водой, а до квартиры дойти не может, – люди ее доводили. Вы бы поговорили с ней, срамота, муж воюет, а она так опустилась.
Клавдии стало стыдно за свою сестру, и она решила прийти к ней рано в воскресенье, чтобы застать трезвой и поговорить.
На другое утро Лидия открыла дверь с завязанной головой.
– Что с тобой? – спросила Клавдия.
– Голова болит, – ответила Лидия.
– Я знаю, почему у тебя болит голова, пьяница ты беспробудная! Узнаю в военкомате, где воюет Михаил, и напишу ему, пока другие об этом не сообщили. Я и твоей подруге устрою разгон, если не приведешь себя в порядок. Поняла? А я буду время от времени заходить и спрашивать у соседей, как ты тут живешь. Мне с тобой возиться некогда, у меня забот невпроворот.
Клавдия хлопнула дверью и ушла. Недели через две она зашла к Лидиной соседке поинтересоваться, как себя ведет ее сестра.
– Притихла, если и выпивает, то старается во двор не выходить. Думаю, поняла, что нельзя впадать в такой разгул, не одна живет, люди рядом, все видят.
X
В марте 1944 года неожиданно приехала из Белгорода тетя девочек-сестричек. В городе уже налаживалась мирная жизнь, и она хотела их увезти с собой. Сначала в Белгород, а позже, когда жизнь в Ленинграде нормализуется – переедут туда.
В приюте ей сказали, где проживают Аня с Галей, и тетя пришла к Клавдии. На юридические процедуры ушло два дня, и она это время находилась у Клавдии. Перед отъездом она поблагодарила Клавдию и Таню за то, что они так душевно отнеслись к девочкам, вкусно кормили, помогли им забыть тот ужас, который они пережили. Обе семьи дружно пошли проводить девочек на вокзал и прослезились на прощанье.
В апреле Клавдию ждала большая радость. Ей сообщили, что к 1 Мая она получит ордер на большую двухкомнатную квартиру со всеми удобствами в новом трехэтажном доме на улице Ленина. В городе еще очень мало было таких домов, и много желающих хотели получить в нем квартиры. Но благодаря ходатайству Наркомата обороны, лично Георгия Еновицкого, одну из них решено было выделить ей.
Когда Клавдия поделилась радостью с Таней, та спросила: "Значит, наши совместные обеды заканчиваются?"
– Думаю, что нет, пока все оставим, как есть. Квартира на третьем этаже с балконом, я буду бояться оставлять детей одних. Светку я смогу приводить к тебе перед работой, а Олег придет после школы. Вечером зайду за ними, вместе поужинаем и пойдем домой. Кое-что, конечно, я начну готовить и дома.
А вот вернется твой муж, тогда и решим, что делать дальше...
В конце апреля ордер у Клавдии был на руках, машина спецшколы перевезла вещи из Главснаба на новый адрес.
Квартира была большая, все удобства и паровое отопление, которое только-только появилось в некоторых домах. Мебель была простая, еще та, которую покупал и делал Ашот, но два больших персидских ковра, которые закрыли весь пол комнат, сразу сделали ее комфортной.
Хотя дочь Света была еще маленькой, Клавдия мечтала, что когда она подрастет, то отдаст ее учиться в музыкальную школу и в новую квартиру, первым делом, купила фортепиано.
"Как будет рад Ашот, когда узнает, какая у нас квартира. С какой любовью он бы сейчас ее обустраивал", – думала Клавдия, и вспомнила, как он возился тогда в московской квартире, думал, что приводит ее в порядок надолго, а получилось не так...
Ашот, вернувшись в свой полк в апреле 1943 года, писал домой регулярно, и письма его полны были оптимизма. Их полк воевал в Белоруссии, и они освобождали город за городом.
"Как приятно видеть радостные лица, слышать слова благодарности, а наступит день, и мы подойдем к границе с Польшей", – писал он.
Клавдия села за письмо и написала Ашоту все последние новости, теперь он должен писать на новый адрес и пусть порадуется вместе с ними.
В июне 1944 года неожиданно приехал муж Тани Будариной. Он был первый в Главснабе, кто вернулся совсем с войны. Шел он на костылях, левая нога до колена была ампутирована. С тревогой он подходил к двери дома: "Как встретит жена мужа-калеку? Может, он ей не нужен?"
Но все его сомнения рассеялись, когда, открыв дверь, Таня от радости так запричитала, что сбежался весь Главснаб. Радости не было конца, шумная и говорливая, она суетилась, не знала куда лучше посадить мужа, чтобы ему было хорошо и удобно.
Когда вечером к Тане зашла за детьми Клавдия, она ей немного позавидовала, муж без ноги, но вернулся – и это счастье.
Клавдия поняла, что теперь Тане не до ее детей и договорилась с бабой Настей, которая тоже жила в Главснабе, что она утром будет приходить к Клаве домой, побудет с детьми, приготовит обед, а вечером после прихода Клавдии с работы, уйдет к себе.
Клавдия обещала ей определенную плату и обед, который она приготовит.
Свете баба Настя понравилась и Клавдия решила, что может все получилось к лучшему, ее семья теперь будет жить в своем новом доме и ей не надо разрываться на две квартиры. А спустя неделю баба Настя рассказала, что Щукин предложил мужу Тани работать кладовщиком в Главснабе, а сама Таня устроилась поваром в столовую.
– Ну, вот, – сказала Клавдия. – Одна семья уже вполне счастлива.
XI
В сентябре 1944 года вернулся Михаил, он получил ранение в бедро, и медицинская комиссия после лечения признала его непригодным к военной службе. Домой он приехал неожиданно и застал свою жену вместе с подругой за бутылкой. При ходьбе Михаил опирался на палку, от гнева он этой палкой так и попер подружку Лидии из дома, а жене пригрозил, что если увидит ее с бутылкой, то немедленно с ней разойдется.
Лидия любила Михаила и с его возвращением снова обрела смысл в жизни. Ее тянуло выпить, но она обладала достаточной волей, чтобы суметь себя перебороть.
Клавдия узнала о приезде Михаила от Щукина и пошла поздравить его с возвращением домой. Она радовалась за сестру, – возможно теперь, когда рядом был муж, Лидия забудет о пагубной страсти. Михаил уже работал в Политиздате, он гордо ходил со своей палочкой, теперь как гражданин он выполнил свой патриотический долг и в анкете будет указано: воевал на фронте.
Уютная, благоустроенная квартира Клавдии и гостеприимная хозяйка стали притягивать сюда людей. Часто к ней заходили Щукины, появились новые знакомые из спецшколы, а Люба и Мара вместе с детьми приходили к Клавдии каждое воскресенье. Люди соскучились по минимальному комфорту и удобствам, а у Клавдии сейчас все это было. Детям они накрывали стол в другой комнате, а сами устраивались в гостиной и за долгим чаепитием вели разговоры о детях, любви, мужчинах...
Уже несколько лет женщины жили без мужей, они были еще молоды и не монашки, и кое-какие тайны у них, оказывается, были.
Мара рассказала подругам, что в доме одной своей приятельницы познакомилась с ее братом-геологом, весьма интересным, и он, кажется, в нее влюбился. Мара открыла сумочку и достала его фотографию. Это был действительно интересный мужчина. "Похож на полярника", – сказала Клава. Это тогда звучало как комплимент.
– А ты в него влюблена? – спросила Люба.
– Пусть это будет моей тайной, – загадочно сказала Мара.
Много лет спустя, когда у Василия будет роман с другой женщиной, и Мара об этом узнает, она решительно потребует развода, на что в ответ Василий скажет: "Я ведь тебе простил роман с геологом, а почему ты не можешь мне простить?"
Мара подумала... и простила.
– А твои дела как, Клава? – спросила Мара.
Клавдия была старше своих подруг, жизненный опыт у нее был большой и трудный, и она знала, что ради мимолетного увлечения не стоит рисковать семьей. Подумав, она ответила:
– Я работаю в мужском коллективе, конечно, есть мужчины, которым я нравлюсь и такие, которые нравятся мне, но у меня все это несерьезно.
– Ты до конца искренна? – спросила Люба.
– Думайте, что хотите, – уклончиво ответила Клавдия.
По просьбе Любы три подруги часто стали ходить в драматический театр. Она была платонически влюблена в актера, игравшего в театре главные роли. Он приехал из Киева. В Душанбе в это время было много эвакуированных из Ленинграда, Киева, Харькова. Киевский симфонический оркестр с начала войны одним из первых приехал в Душанбе и давал здесь концерты. Люба познакомилась с двумя сестрами, певицей и пианисткой, которые обещали представить её актеру. Он был их хороший знакомый.
– Пригласи твоих новых приятельниц ко мне, может быть, что-нибудь споют и сыграют? – сказала Клава.
В назначенный день Клавдия накрыла хороший стол, пришли Щукины, супружеская пара из спецшколы, Мара и Люба с двумя интересными молодыми женщинами.
Певица, обладавшая красивым сочным голосом, прекрасно исполнила несколько песен, романсов, отрывки из оперетт, ее сестра, которая аккомпанировала, сказала Клавдии, что фортепиано она купила удачное. Гость из спецшколы, имеющий отношение и к Наркомату Обороны, записал фамилию сестер и обещал их пригласить с концертом в спецшколу и другие военные организации. Так что вечер прошел не только хорошо, но и с пользой...
В начале 1945 года вернулся с фронта Василий. Он прошел войну без единой царапины, но сам уложил немало немцев. Очевидно, сказался опыт охотника. А вернулся он потому, что тяжело переболел воспалением легких, получил затемнение на правом легком, и комиссия отправила его лечиться домой.
Мара так рьяно взялась его лечить и кормить, что через два месяца от его болезни ничего не осталось.
Василий – здоровый и довольный жизнью – снова сел со своими друзьями за карты, но обещал, что теперь только две субботы в месяц будет играть в преферанс, а остальное свободное время будет проводить с женой и дочерью. Мара была счастлива, жизнь потекла у нее хлопотная и шумная, и она теперь редко вырывалась из дома, что навестить подруг. Люба с Клавдией как когда-то в молодости много стали времени проводить вместе. Они часто вспоминали Тегеран, столько дорогих страниц там осталось, теперь подруги понимали, что в той, чужой стране, они были счастливы.
Как-то возвращаясь от Мары, Клавдия с горечью сказала: "Сколько уже мужчин вернулись с войны, а мой Ашот все воюет".
– Где он сейчас?
– В Германии, так далеко от меня.
– Почти четыре года прошло, как от Саши никаких вестей, а я не могу поверить, что его нет в живых. Страшная вещь "Без вести пропавший" – это такая неопределенность. А как наши дети подросли, только они и радуют.
– А как твой роман с актером?
– Никак. Пококетничала немного, да и все. Несерьезно все это.
– Женщины бывают разные, встречаются хищницы, жадные до любви, способные поставить на карту все ради одной встречи. А мы с тобой прежде всего матери, для нас дети важнее всего. Лидия прожила жизнь, но материнский инстинкт в ней не проснулся. Не имея детей у нее ни разу, не появилось желание отдать душевное тепло какому-нибудь чужому малышу...
В последних числах марта 1945 года Клавдия получила единственную посылку из Германии. В ней были платья для Светы и два костюма для Олега, на дне посылки лежала записка:
"Дорогая!
Победа близка, уже никто из нас в этом не сомневается. Многие магазины разбиты, нам разрешили послать кое-что из вещей, вот я и собрал детям подарок. Жду встречи, любимая! Она приближается.
Твой Ашот."
Платья были в рюшечках и воланах, слишком нарядные для той жизни, которая была сейчас в тылу, да и костюмы из дорогого материала не к месту сейчас, и Клавдия убрала их в шкаф до лучших времен.
– Приедет Ашот, тогда и разберемся, – подумала она.
Но Светлана, когда мамы не было дома, одевала тайком ее туфли на каблуках, какую-нибудь шляпу, доставала одно из платьев, а затем крутилась перед зеркалом, разыгрывая роли.
Однажды она напевала: "Сильва, ты меня не любишь..." и так увлеклась, что не слышала, как тихо вошла Клавдия и с улыбкой стала наблюдать за своей дочерью. Потом поцеловала ее и сказала: "Я разрешаю тебе брать платья, но играй в них дома, а на улицу выходи в своих обычных".
XII
В ночь на 30 апреля Клавдии приснился странный сон: Она стоит у мельницы, которая перемалывает и перемалывает зерно, а кругом много муки и ее становится все больше и больше... Словно что-то толкнуло Клавдию, и она проснулась.
"Мука, много муки – это плохо. Перед тем, как умерла мама в Ташкенте, я тоже видела муку", – подумала она.
Клава ушла на работу, но целый день у нее было тяжело на душе. Вечером она пошла к Любе и рассказала ей сон. У меня плохое предчувствие, не к добру этот сон.
– Ты давно не получала писем от Ашота?
– С конца марта, когда он прислал посылку и записку.
– Не думай об этом сне, говорят, так лучше, может беда стороной пройдет. Считанные дни остались до Победы. Вот-вот будет объявлено об окончании войны.
Уже эшелоны с демобилизованными солдатами возвращаются. Пойдем узнаем в военкомате по каким дням и будем встречать. Вдруг Саша вернется, ведь он без вести пропал, сколько людей так возвращаются. Может быть он жив?
– Да, ты права. Ашот ведь тоже может приехать неожиданно, прихожу, а он ждет меня у дома...
Обе женщины оживились и повеселели. Они сходили в военкомат, прочитали на доске объявлений данные о прибытии эшелонов и стали регулярно ходить на вокзал. Красиво одетые Клавдия с Любой становились в сторонке, чтобы лучше все рассмотреть.
Они видели, как счастливые женщины бросались навстречу своим мужьям, плакали и улыбались. Им тоже порой казалось, что они видят своих мужей.
– Клава, не Саша ли это? – воскликнула Люба, но вглядевшись, понимала, что ошиблась.
– Смотри, Люба, вон мужчина повернулся, по-моему, Ашот, пойдем, подойдем ближе...
Они пробирались сквозь толпу, заглядывали в лицо и видели, что ошиблись.
9 мая, узнав об окончании войны и в ожидании салюта, Клавдия с Любой вместе с детьми пошли гулять в парк. Везде звучало емкое и достигнутое дорогой ценой слово "Победа".
На открытой сцене состоялся концерт из патриотических песен, кругом люди улыбались и смеялись, а вечером к большой радости детей и под крики "Ура!" прогремели залпы победного салюта.
Прошло несколько дней. Клавдия пришла с работы уставшая и решила часик вздремнуть.
Олег учил уроки, Света играла с куклой.
Кто-то постучал в дверь. Олег открыл ее. Перед ним стоял мужчина.
– Здесь живет Клавдия Ивановна Рыбина? – спросил он.
– Да, только она сейчас спит. Устала на работе.
– А ты кто?
– Я ее сын.
– Передай ей этот пакет, – и мужчина ушел.
Олег не стал будить маму, пусть отдохнет.
Вечером, когда Клавдия проснулась и увидела пакет, который лежал на тумбочке, она все поняла. "Похоронка".
Дрожащими руками она разорвала конверт и вынула извещение, где сообщалось, что ее муж 30 апреля 1945 года получил тяжелое осколочное ранение в живот около Дрездена, а спустя три дня скончался в полевом госпитале.
– Олег, папа погиб! – крикнула она сыну, и они, вместе обнявшись долго плакали, а маленькая Света крутилась около них, понимая, что произошло что-то очень плохое, раз и мама, и брат так плачут. Она хотела спросить, что значит "погиб", но они не нее не обращали внимания. Света положила куклу и тихо села в уголочке на диван: "Не буду им мешать", – подумала она.
Спустя три дня Клавдия получила письмо с фронта от друга Ашота, в котором рассказывались подробности трагического происшествия, причем часть письма успел еще продиктовать Ашот, умирал он в полном сознании, знал, что уже конец войны и плакал...
"Дорогая, любимая, единственная! Я умираю. Тяжело сознавать, что прошел всю войну, а умираю здесь, в чужой стране. Я был счастлив с тобой, теперь тебе самой придется воспитывать детей, береги их, в них частица моей жизни... Прощай..."
А дальше были слова друга.
"Наша автоколонна шла под Дрезденом. Началась бомбежка с воздуха. Ашот остановил машину и побежал к ближайшей роще. Он не успел добежать, как близко разорвалась бомба и его тяжело ранило осколками в живот. Он пролежал в госпитале три дня, но врачи не смогли его спасти. Ашот был прекрасный друг и человек. Помните его.
Антон".
Так судьба словно спохватившись, связала Любу с Клавдией одним горем. Только у одной отняла мужа в начале войны, а у другой – в конце.
Дня через три Клавдия убрала "похоронку" подальше, и они с Любой надеясь на чудо, ходили и ходили на вокзал встречать эшелоны. И только спустя полгода, когда пришел последний эшелон и было уже холодно и сыро, они дольше обычного стояли на перроне, пока он полностью не опустел. И только теперь до их сознания ясно дошло, что они – вдовы, женщины, у которых война отняла мужей, а их дети будут расти без отцов.
Они возвращались домой медленно.
– Любочка, почему у нас так получилось? – спросила Клавдия и тяжело вздохнула.
– Не знаю. Наверное, судьба... Просто кто-то в жизни вытянул счастливый билет, а мы с тобой – нет...
Они помолчали.
– А ты помнишь, как я в Ашота тарелкой запустила? – засмеялась вдруг Клавдия.
– А ты помнишь, как Саша сказал: "Так, моя дорогая женушка, стоило мне уйти на полчаса, как у тебя появилась бутылка на столе и любовник, наверное, под кроватью?
Обе подруги оживились. Их любимые мужья остались с ними, в их памяти, в их сердцах. А дома их ждут дети, и они будут вглядываться в их лица и искать дорогие черты...
Они шли, вспоминали и улыбались.
– Ты помнишь, Ашот сказал...
– А ты помнишь, Саша сказал...
Эпилог
Люба замуж больше не вышла.
Были претенденты, были романы, но против второго замужества выступали дети, да и она где-то в глубине души надеялась, вдруг вернется Саша. Чувства к кому-нибудь сильнее, чем к мужу, она не встретила. Материальной помощи от государства не было, и она сама поднимала троих детей. В начале шестидесятых годов они все благодаря советской системе получили образование, работу, квартиры. Старшая дочь Лена замуж не вышла и всегда была около матери, Костя и Грета с семьями в конце семидесятых годов переехали в Россию, а года через три и Люба обменяла свою квартиру под Смоленск, теперь с Клавдией они поддерживали отношения только перепиской.
Прожила она, после переезда, всего несколько лет и в возрасте 75 лет скончалась.
Лидия, любившая в жизни сладко и вольно пожить, после возвращения мужа с фронта присмирела ненадолго. Она любила Михаила и была ему верной женой, но тяга к выпивке становилась сильнее любви. В 1948 году Лидия устроилась работать инспектором по проверке качества спиртных напитков.
По должности она посещала многочисленные "Американки", где дегустировала водку, вино и после рабочего дня приходила домой изрядно "под хмельком".
Михаил, возглавлявший Политиздат, стал стыдиться своей жены. Промучившись с ней несколько лет, он в начале пятидесятых годов с Лидией разошелся.
У него в это время уже была женщина, с которой он встречался.
Лидия, узнав об этом, подкараулила ее и учинила драку. Михаил понял, что она ему спокойно жить не даст, зарегистрировал брак со своей новой любовью и переехал в другой город. Для Лидии перед отъездом он добился хорошей однокомнатной квартиры в домах Главснаба, где в это время там в трехкомнатной квартире жила Клавдия с семьей.
Лидия стала заводить какие-то сомнительные знакомства, и однажды, проснувшись после очередной пьянки, обнаружила, что у нее украли золотые вещи...
Клавдия больше не хотела терпеть выходки сестры и принудительно отправила ее на лечение. Результат был положительный, и Лидия к выпивке больше не вернулась, но свою жизнь она доживала в одиночестве.
В 1947 году Клавдия познакомила своих детей с двумя претендентами на замужество. Один был военный, в чине подполковника и переезжал в Москву, а другой – главный бухгалтер из Главснаба.
Дети посовещались и решили, что их мать имеет право выйти замуж и остановили свой выбор на бухгалтере, он казался им веселым и добрым, военный же, по их мнению, был суховат.
Так Клавдия и поступила, став женой Василия Харьковского.
Через год она родила дочь Таню. Муж доставлял ей много хлопот и денежных трат, он любил выпить, но, тем не менее, она прожила с ним до его кончины.
Дети получили образование, имели большие квартиры, хорошие зарплаты по советским меркам.
Ежегодно выезжали на отдых в разные уголки страны, но возвращались в свой южный город, они его любили.
В 1990 году в Таджикистане вспыхнула первая волна гражданской войны, которая была быстро погашена. Многие семьи задумывались о переезде в Россию, думали и говорили об этом и дети Клавдии. Клавдия сопротивлялась, она не хотела верить, что ее детям и внукам выпадет такая же гонимая судьба, которую пережила она сама.
— Все обойдется, все образуется, — говорила она.
Клавдия умерла в августе 1991 года он рака легких, в дни так называемого ГКЧП, когда начинался распад огромной страны. Похоронили ее на таджикской земле рядом с ее малютками и мужем.
Она пережила свою, более молодую подругу, и умерла в возрасте 84 лет. В Таджикистане с новой силой разгоралась вторая волна гражданской войны. Исчезали продукты, было голодно, и ее дети один за другим стали переезжать в Россию, ближе к Москве, но это уже другая и, не простая история.
Коломна, 2005 г.
Послесловие
(от внука Клавдии и Ашота — Станислава Джаарбекова)
Так сложилось, что я знал многих героев этой книги с детства. Бабушкина подруга Люба, с которой они дружили всю жизнь, часто бывала у нас в доме. Помню как однажды бабушка привела меня к Петру Терентьевичу, тому волевому командиру, который воевал с басмачами после революции 1917 года, а во время Великой Отечественной войны организовывал тыл в Таджикистане. В то время он уже был пожилой человек. Мы пришли поздравить его с праздником 9 мая. Он очень обрадовался увидев нас. Потрепал меня по голове и сказал: "Ты не представляешь, сколько мы пережили с твоей бабушкой". Для меня тогда это были просто слова. Но потом, когда я узнал всю историю жизни бабушки Клавдии, я понял о чем говорил Петр Терентьевич.
Скажу честно, одно время у меня были сомнения в правдивости этой истории. Когда в 1990-е стали широко известными факты репрессий, я, грешным делом, подумал, что может быть, мой дед Ашот сгинул в лагерях, как прибывший из-за границы, а для меня и других молодых родственников была придумана история о гибели деда на войне...
Когда появилась информационная база о погибших в Великой Отечественной войне, я начал искать своего деда в списке погибших. Набрал в поисковой строке Джаарбеков и, тут же, нашел скан фронтовой записи, где говорилось, что солдат Джаарбеков Ашот Николаевич место рождения Иран, город Тегеран, был призван на фронт 27.06.1941 (Железнодорожный РВК, Таджикская ССР, г. Сталинабад, Железнодорожный р-н). 7 апреля 1945 года был тяжело ранен и 22 апреля 1945 года умер. Жена: Джаарбекова Клавдия Ивановна.
🌎 obd-memorial.ru/html/info.htm?id=64480961.
Клавдия Ивановна до самой своей смерти с любовью вспоминала своего любимого Ашота, рассказывала как грустные, так и веселые истории их короткой, но яркой совместной жизни. Моя бабушка умерла в 1991 году и была похоронена на христианском кладище города Душанбе.
Вот такая история...
2010 г.
