Логотип Dslov.ru   Телеграмм   Вконтакте

Рассказ о везире Нур-ад-дине и его брате (1001 ночь. Арабские сказки)

Книга «1001 ночь. Арабские сказки», перевод Салье Михаила Александровича (1899 – 1961).


Рассказ о везире Нур-ад-дине и его брате (20, 21, 22, 23, 24)

Знай, о повелитель правоверных, - начал Джафар, - что в минувшие времена был в земле египетской султан, справедливый и верный, который любил бедняков и проводил время с учеными; и у него был везирь, умный и  опытный, сведущий в делах и управлении. Он был дряхлый старик  и  имел  двух детей, подобных двум лунам, которым не было равных по красоте и  прелести;  и  имя  старшего  было  Шамс-ад-дин  Мухаммед,  а  младшего   звали Нур-ад-дин Али. И младший больше  старшего  выделялся  красотою  и  прелестью, так что даже в некоторых странах прослышали о нем и приезжали  в земли этого султана, чтобы посмотреть на его красоту.

   И случилось так, что отец их умер, и султан опечалился о нем и  обратил внимание на его детей, и приблизил их к себе, и наградил их, и  сказал им: "Вы на месте вашего отца, пусть же не смущается  душа  ваша".  И они обрадовались и поцеловали перед ним землю и принимали соболезнования по отцу до истечения месяца, а потом  вступили  в  должность  везиря,  и власть оказалась в их руках, как была в руках их отца,  и  когда  султан хотел путешествовать, один из них уезжал с ним.

   И случилось в одну ночь из ночей (а ехать с султаном надо было  старшему), что они разговаривали, и вот старший  сказал  младшему:  "О  брат мой, я хочу, чтобы мы с тобой женились в один вечер". - "Делай, что  хочешь, о брат мой, я согласен с тем, что ты говоришь", - отвечал младший, и они согласились на этом, а потом старший сказал  своему  брату:  "Если определит так Аллах, мы возьмем в жены двух девушек и войдем к ним в одну и ту же ночь, и они родят в один день, и если  Аллах  пожелает,  твоя жена принесет мальчика, а моя - девочку, и мы поженим их друге другом, и они станут мужем и женой". - "О брат мой, - спросил тогда Нур-ад-дин,  - что ты возьмешь от моего сына в приданое за твою дочь?" И Шамсад-дин отвечал: "Я возьму за мою дочь у твоего сына три тысячи динаров, три  сада и три деревни, и если юноша составит брачную запись без этого - не будет хорошо". - "Что это за условие для приданого моего  сына?  -  воскликнул Нур-ад-дин, услышав эти слова. - Не знаешь ты, что ли, что мы  братья  и что мы оба, по милости Аллаха, везири и занимаем одно и то же место? Тебе бы следовало предложить твою дочь моему сыну без  приданого,  а  если уже приданое необходимо, назначить сколько-нибудь, напоказ людям.  Ты  же знаешь, что мужской пол достойней женского, а мое дитя мужского пола,  и нас будут вспоминать из-за него в противоположность твоей дочери". -  "А что же в ней плохого?" - спросил Шамс-аддин. И Нур-ад-дин  сказал:  "Нас не будут поминать ради нее среди эмиров. Но ты хочешь поступить со  мной так же, как кто-то поступил с другим. Говорят, что кто-то пришел к одному своему другу и обратился к нему с просьбой, и тот сказал: "Во имя Аллаха, мы удовлетворим твою просьбу, но только завтра". И тогда просивший в ответ произнес:

   "Бывает, когда нужда до завтра отсрочена, Понятливый знает уж, что прогнан бесславно он".

   "Я вижу, ты дуришь и превозносишь своего сына  над  моей  дочерью,  - сказал ему Шамс-ад-дин. - Без сомнения, ты скудоумен и нет в тебе  учтивости. Ты упоминаешь о разделении везирства, но я допустил тебя быть  со мной везирем только из жалости к тебе, чтобы ты мне помогал  и  был  мне пособником и чтобы не огорчить тебя. И раз ты говоришь  подобные  слова, клянусь Аллахом, я не отдам свою дочь за твоего сына,  хотя  бы  ты  дал столько золота, сколько она весит".

   И Нур-ад-дин, услышав слова своего брата, рассердился  и  воскликнул: "Я тоже не женю своего сына на твоей дочери". Шамс-ад-дин сказал: "Я  не соглашусь, чтобы он был ее мужем! Если бы мне не надо уезжать, я бы проучил тебя как следует, но когда я вернусь из поездки, смотри!  Я  покажу тебе, чего требует мое достоинство!"

   Услышав слова своего брата, Нур-ад-дин исполнился ярости, и все в мире исчезло для него, но он скрыл, что с ним происходит, и каждый из  них провел ночь в отдалении от другого. А когда настало утро, султан  выступил в путь и поехал  в  Гизе  [40]  направляясь  к  пирамидам,  и  везирь Шамс-ад-дин сопутствовал ему.

   Что же касается до его брата Нур-ад-дина, то он провел эту ночь в наисильнейшем гневе, а когда наступило утро, он встал,  совершил  утреннюю молитву и отправился в свою сокровищницу и взял оттуда маленький  мешок, который наполнил золотом. И он вспомнил слова своего брата и свое унижение перед ним и произнес такие стихи:

   "Постранствуй - в пути найдешь замену покинутым.

   Работай - ведь лишь в труде жизнь кажется сладкою,

   Ни чести, ни счастья я не вижу на родине,

   Лишь горе, - смени же край родной на чужбину ты.

   Я вижу, что портится вода неподвижная:

   Течет коль - вкусна она, когда ж не течет - дурна.

   Если бы не пряталась луна, то не стали бы

   Всечасно искать ее глаза наблюдающих"

   Не выйдя из логова, не встретит добычи лев.

   И только расставшись с луком, в цель попадет стрела"

   И золото, точно прах, лежит в своих россыпях,

   А дерево райское на родине - как дрова.

   Иное в чужой стране желанным является,

   Иное в чужой стране дает больше золота"".

   А окончив эти стихи, Нур-ад-дин приказал одному из своих  слуг  оседлать нубийского мула стеганым седлом (а это был мул пегий, со спиной высокой, словно возведенный купол, с золотым седлом и стременами из индийской стали и с попоной, достойной Хосроев; и он походил  на  невесту,  с которой сняли покрывало) и приказал положить на него шелковый  чепрак  и молитвенный коврик, а мешок он подвесил под коврик; и  потом  он  сказал слугам и рабам: "Я  хочу  прогуляться  за  городом  и  поеду  в  сторону аль-Кальюбии; [41] я проведу три ночи вне дома, и пусть никто из  вас  не следует за мною, у меня стеснение в груди". И он поспешно сел  на  мула, захватив с собою немного пищи, и выехал из Каира, направляясь в пустыню; и не настал еще полдень, как он уже приехал в город Бельбейс. И он сошел с мула и отдохнул и дал передохнуть мулу, и добыв  в  Бельбейсе  немного пищи, съел ее, а потом захватил из Бельбейса еды и корма для мула и направился в пустыню.

   И когда наступила ночь, он уже въехал в город,  называемый  ас-Саидия [42], и остался там на ночь и поел немного еды, а потом  он  положил  под голову мешок, расстелил ковер и лег спать в помещении почтовой  станции, и его одолевал гнев.

   И он провел ночь в этом месте, а когда настало утро, он сел на мула и погонял его, пока не прибыл в город Халеб [43], и остановился на каком-то постоялом дворе. И он провел там три дня и отдохнул и дал отдых  мулу  и погулял, а потом решил ехать дальше и сел на мула и выехал, не зная, куда направиться. И он ехал до тех пор, пока не достиг города  Басры,  сам того не зная, и остановился на постоялом дворе. И он снял с мула мешок и расстелил ковер и отдал мула в сбруе привратнику, чтобы он поводил  его.

И привратник взял мула и стал его водить.

   И случилось так, что везирь Басры сидел у окна своего дворца и увидел мула и пенную сбрую, которая была на нем, и решил, что это мул из  свиты султана, на каких ездят везири или цари. И он стал думать об этом и пришел в недоумение и сказал кому-то из своих слуг: "Приведи ко  мне  этого привратника".

   И слуга пошел и привел привратника к везирю,  и  привратник  выступил вперед и поцеловал землю, и везирь (а он был  глубокий  старец)  спросил привратника: "Кто владелец этого мула и каковы его приметы?" - "О господин мой, - отвечал привратник, - владелец этого чада - юноша, прекрасный чертами; он обладает величием и достоинством и принадлежит к детям  купцов". Услышав эти слова привратника, везирь быстро поднялся и отправился на постоялый двор и приехал к юноше; и когда Нур-ад-дин увидел, что  везирь направляется к нему, он поспешно встал и встретил его и поздоровался с ним. И везирь приветствовал его, и сошел с коня и обнял Нур-аддина, и посадил его рядом с собой и сказал: "О дитя мое, откуда  ты  прибыл  и чего ты хочешь?" - "О владыка, - отвечал Нур-ад-дин, - я прибыл из города Каира. Я был сыном тамошнего везиря, и отец мой переселился к милости Аллаха великого". И Нур-ад-дин рассказал везирю о том, что с ним  случилось, от начала до конца, и добавил: "Я решил ни за что не возвращаться, пока не объеду все города и страны".

   "О дитя мое, - сказал везирь, услышав его речи, - не  слушайся  своей души: ты ввергнешь себя в опасность. Земли в запустении, и я  боюсь  для тебя последствий злой судьбы".

   Потом он положил мешок Нур-ад-дина на своего мула и, захватив  чепрак и коврик, взял Нур-ад-дина с собой в свой дом. Он поселил его в нарядном помещении и оказал ему уважение и милость, и почувствовал к нему сильную любовь, и сказал ему: "О дитя мое, я стал старым человеком, и у меня нет детей мужского пола, но Аллах послал мне дочь, равную тебе по красоте. Я не допустил к ней многих женихов, но любовь к тебе запала мне в  сердце; не согласишься ли ты взять мою дочь себе в служанки, чтобы она ходила за тобою, а ты был ей мужем? Если ты согласен на это, я  пойду  с  тобою  к султану Басры и скажу: "Вот сын моего брата", - и приведу к тому, что ты будешь назначен везирем на мое место, а я сам стану сидеть дома; я  старый человек".

   Услышав слова везиря Басры, Нур-ад-дин опустил голову и сказал: "Слушаю и повинуюсь!" И везирь обрадовался и приказал своим слугам поставить ему еды и украсить большую  приемную  комнату,  где  обычно  справлялись свадьбы эмиров. Потом он собрал своих друзей и пригласил вельмож царства и басрийских купцов и, когда они явились, сказал им: "У меня  был  брат, везирь в египетских землях, и Аллах послал ему двух сыновей, а мне,  как вы знаете, Аллах послал дочку. И мой брат завещал мне  выдать  мою  дочь замуж за одного из его сыновей, и я согласился на это; и  когда  настало время выдавать дочку замуж, он прислал одного из своих сыновей, вот этого юношу, что присутствует здесь. И по прибытии его ко мне я решил написав его брачный договор с моей дочкой, и он войдет в мой дом, так как он лучше, чем кто-нибудь чужой. А после этого если он захочет, то останется со мной, а если пожелает уехать, я отправлю его с моей дочерью к его отцу".

   И все сказали: "Ты отлично решил!" - и посмотрели на юношу, и  он  им понравился, когда его увидели. И везирь призвал свидетелей  и  судей,  и написали брачную запись, и зажгли куренья, и выпили  сладкого  питья,  и побрызгали розовой водой, и ушли, а  везирь  велел  своим  слугам  взять Нур-ад-дина и свести его в баню. И он дал Нур-ад-дину  платье  из  своих собственных одежд и послал ему полотенца, чашки, курильницы  и  то,  что ему было нужно; и когда Нур-ад-дин вышел и надел одежду, он стал подобен луне в четырнадцатую ночь месяца. И, выйдя из бани,  Нур-ад-дин  сел  на мула и ехал, не останавливаясь, до дворца везиря, и, войдя к везирю, поцеловал ему руки, и везирь приветствовал его..."

   И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

 

Двадцать первая ночь

 

   Когда же настала двадцать первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь поднялся навстречу Нур-ад-дину и приветствовал его и сказал: "Войди сегодня вечером к твоей жене, а завтра  я  отправлюсь с тобою к султану, и я ожидаю для тебя от Аллаха всякого блага".

И Нур-ад-дин поднялся и вошел к своей жене, дочери везиря.

   Вот что было с Нур-ад-дином. Что же касается его брата, то он,  путешествуя с султаном, отсутствовал некоторое время, а вернувшись, не нашел брата. И он стал расспрашивать о нем слуг, и ему сказали: "В  тот  день, как ты уехал с султаном, он сел на мула, украсив его праздничной сбруей, и сказал: "Я еду в сторону аль-Кальюбии и пробуду в отсутствии день  или два. Моя грудь стеснилась, пусть никто за мной не следует!" И со дня его отъезда до сегодняшнего дня мы ничего о нем не слышали".

   И Шамс-ад-дин расстроился из-за разлуки с братом и был сильно огорчен его исчезновением и сказал про себя: "Все это только из-за того,  что  я на него накричал в тот вечер! Он принял это к сердцу и уехал путешествовать. Непременно надо послать за ним следом!"

   И он пошел и осведомил об этом султана, и тот написал грамоты и  послал почтовых гонцов к своим наместникам во всех землях, а Нур-ад-дин  за те двадцать дней, что они отсутствовали, уехал в далекие страны,  и  его искали, но не напали на слух о нем и вернулись.

   И Шамс-ад-дин отчаялся найти брата и сказал: "Я преступил  границы  в своем разговоре с братом относительно брака наших детей. О, если бы этого не случилось! Все это произошло  по  моему  малоумию и непредусмотрительности".

   И через короткое время он посватался к дочери одного из каирских купцов и написал брачную запись и вошел к своей жене. И случилось так,  что ночь свадьбы Шамсад-дина и его жены была той ночью, когда Нур-ад-дин вошел к своей жене, дочери везиря Басры, - и это произошло по воле  Аллаха великого, дабы осуществился над тварями его приговор.

   И стало так, как братья говорили: их жены  понесли  от  них,  и  жена Шамс-ад-дина, везиря Каира, родила дочь, лучше которой не было видано  в Каире, а жена Нур-аддина родила мальчика, прекраснее которого не  видали в его время, как сказал о нем поэт:

   О, как строен он! Волоса его и чело его

   В темноту и свет весь род людской повергают.

   Не кори его ты за родинку на щеке его:

   Анемоны все точка черная отмечает.

   А другой сказал:

   Когда красу привели бы, чтоб с ним сравнить,

   В смущенье бы опустила краса главу.

   А если бы ее спросили: "Видала ль ты

   Подобного?" - то сказала б: "Такого? Нет!"

   И Нур-ад-дин назвал его Бедр-ад-дином Хасаном, и дед его  обрадовался ему и устроил празднества и трапезы, достойные царских  детей.  А  потом везирь Басры взял Нурад-дина и привел его к султану, и  Нур-ад-дин,  подойдя, поцеловал перед ним землю. И был он красноречив,  тверд  сердцем, прекрасен и милостив и произнес такие стихи:

   "Да будешь вечно счастлив ты, господин!

   Да будешь жив, пока живут мрак и свет.

   Когда зайдет о помыслах речь твоих,

   То пляшет время и рукоплещет рок".

   И султан поднялся им навстречу и поблагодарил Нурад-дина за  то,  что он сказал, и спросил своего везиря: "Кто этот юноша?" И везирь рассказал ему его историю с начала до конца и сказал: "Это  сын  моего  брата".  - "Как же он сын твоего брата, а мы ничего о нем не  слышали?"  -  спросил султан. И везирь сказал: "О владыка султан, у меня был  брат,  везирь  в египетских землях, и он умер и оставил двух сыновей, и  старший  сел  на его место везирем, а вот этот, его меньшой  сын,  прибыл  ко  мне.  А  я раньше поклялся, что выдам свою дочь только За него, и когда он приехал, я женил его на ней. Он юноша, а я стал дряхлым стариком, и мой слух сделался плох, и ослабла моя сообразительность, и я хотел бы от владыки нашего, султана, чтобы он поставил его на мое место. Это ведь мой  племянник и муж моей дочери, и он достоин сана везиря, так как  обладает  верностью суждения и предусмотрительностью".

   И султан посмотрел на Нур-ад-дина, который пришелся ему по сердцу,  и пожаловал ему то, чего хотел везирь. Он выдвинул его в везирстве и  приказал дать ему великолепное платье, а кроме того, султан велел ему  дать мула из своих личных и назначил ему выдачи и жалованье. И Нур-ад-дин поцеловал султану руку и отправился с тестем в свое жилище, и оба были  до крайности обрадованы и говорили: "Это счастливый  жребий  новорожденного Хасана!" А потом, на следующий день, Нур-ад-дин пошел к царю и поцеловал землю и произнес:

   "Будь же счастлив по-новому каждодневно

   И успех знай, хоть строит враг тебе козни!

   И да будут все дни твои вечно белы,

   Дни тех же, кто враги тебе, - вечно черны!"

   И султан приказал ему сесть на везирское место; и  Нур-ад-дин  сел  и взялся за дела своей службы и стал разбирать случаи с людьми и их тяжбы, как делают обычно везири, - и султан смотрел на него и удивлялся его поступкам, и уму, и сообразительности, и распорядительности; и он  полюбил его и приблизил к себе. А когда собрание разошлось, Нур-ад-дин пошел домой и рассказал своему тестю о том, что было; и  старик  обрадовался.  И Нур-ад-дин продолжал оставаться везирем и не покидал султана  ни  ночью, ни днем, и султан увеличил ему жалованье  и  пособия,  так  что  обстоятельства Нур-ад-дина улучшились. И у него появились корабли, ездившие от его имени с товарами, и оказались рабы и невольники, и он возделал много имений, орошенных земель и садов.

   А когда его сыну Хасану исполнилось четыре года, скончался старый везирь, отец жены Нур-ад-дина, и Нурад-дин устроил ему великолепный  вынос и похоронил его. А после того Нур-ад-дин занялся воспитанием своего  сына; и когда тот окреп и ему исполнилось семь лет, он призвал к нему учителя, и поручил ему научить его читать и дать ему образование  и  хорошо воспитать его. И учитель научил его читать и заставил усвоить полезное в знании, и Хасан повторял Коран в течение многих  лет  и  становился  все красивей и стройней, подобно тому, как сказано:

   Вот луна, что в небе красы его полной сделалась,

   С анемона щек его солнце светит лучистое.

   Красотой он всей целиком владеет, и кажется,

   Что созданья все красоту свою у него берут.

   И учитель воспитал его во дворце его отца, и Хасан, с тех пор как вырос, не выходил из дворца везиря.

   И в один день из дней его отец, везирь Нур-ад-дин, взял его и одел  в платье из числа роскошнейших одежд и, посадив на мула  из  числа  лучших его мулов, отправился с ним к султану и ввел его к нему. И царь  посмотрел на Бедр-ад-дина Хасана, сына везиря Нур-ад-дина, который ему  понравился, и полюбил его, а жители царства, когда Хасан проехал мимо  них  в первый раз, направляясь с отцом к царю, были поражены его красотой и сидели на его пути, выжидая, когда он поедет обратно, чтобы  взглянуть  на его красоту и прелесть и стройный стан, - как сказано:

   Наблюдал однажды, ночной порой, звездочет, и вдруг

   Увидал красавца кичливого в одеждах.

   И увидел он Близнецов, что щедро рассыпали

   Чудеса красот, у него на теле блистающих.

   Подарил Сатурн черноту ему его локонов

   И от мускуса точки родинок на ланитах.

   Яркий Марс ему подарил румянец ланит его,

   А Стрелец бросал с лука век его стрелы метко.

   Даровал Меркурий великую остроту ему,

   А Медведица - та от взглядов злых охраняла,

   И смутился тут звездочет при виде красот его,

   И упал он ниц, лобызая землю покорно.

   И судья, увидев Хасана, пожаловал его и полюбил и сказал его отцу: "О везирь, следует и необходимо тебе всегда приводить его с собою!"  И  везирь отвечал: "Слушаю и повинуюсь!"

   И Нур-ад-дин вернулся со своим сыном домой, и каждый день  он  поднимался с ним к султану.

   А когда мальчик достиг пятнадцати лет, его отец,  везирь  Нур-ад-дин, заболел и призвал своего сына и сказал ему: "О дитя мое, знай, что здешний мир - обитель проходящая, а будущая жизнь вечна. Я  хочу  дать  тебе кое-какие наставления; пойми же, что я скажу тебе, и устреми на это  свой разум".

   И он принялся учить его хорошему обхождению с людьми  и  предусмотрительности, а потом Нур-ад-дин вспомнил брата и родные места  и  земли  и заплакал о разлуке с любимыми и вытер слезы и произнес такой стих:

   "На разлуку вам жалуясь, что мы скажем?

   А когда до тоски дойдем - где же путь наш?

   Иль пошлем мы гонца за нас с изъяснением?

   Но не может излить гонец жалоб страсти.

   Иль стерпеть нам? Но может жить ведь влюбленный,

   Потерявший любимого, лишь недолю.

   Будет жить он в тоске одной и печали.

   И ланиты зальет свои он слезами.

   О, сокрытый от глаз моих и ушедший,

   Но живущий в душе моей неизменно,

   Тебя встречу ль? И помнишь ли ты обет мой,

   Что продлится, пока текут эти годы?

   Иль забыл ты вдали уже о влюбленном,

   Что довольно уже слез пролил, изнуренный?

   Ах! Ведь если сведет любовь нас обоих,

   То продлятся упреки наши не мало".

   А окончив говорить стихи и плакать, он обратился к своему сыну и сказал: "Узнай, прежде чем я тебя оставлю, что у тебя есть дядя,  везирь  в Каире, которого я покинул и уехал без его согласия.  Я  хочу,  чтобы  ты взял свиток и записал то, что я тебе скажу".

   И Бедр-ад-дин Хасан взял бумажный свиток и стал писать  на  нем,  как сказал ему отец, и Нур-ад-дин продиктовал ему все, что с ним  случилось, от начала до конца. И он записал для него время своей женитьбы  и  день, когда он вошел к дочери везиря, а также время своего прибытия в Басру  и встречи с везирем, и то, что ко дню кончины ему было меньше сорока  лет.

"И вот мое письмо к нему, и Аллах для него после этого мой  преемник,  - закончил он, а затем свернул бумагу и запечатал ее и сказал: О дитя мое, Хасан, храни это завещание, ибо в этой бумажке указано твое  происхождение и род и племя, и если тебя постигнет какое-нибудь  событие,  отправляйся в Египет и спроси там о твоем дяде и узнай дорогу к нему и  сообщи ему, что я умер на чужбине тоскующий".

И Бедр-ад-дин Хасан взял бумагу и свернул ее и зашил в ермолку, между прокладкой и верхом, и намотал на нее тюрбан, плача о своем отце, с  которым он расставался молодым. Нур-ад-дин сказал ему: "Я  дам  тебе  пять наставлений. Первое из них: не знайся ни с кем - и спасешься от зла, ибо спасение в уединении. Не посещай никого и не веди ни с кем дел, - я слышал, как поэт говорил:

   Уж не от кого теперь любви ожидать тебе,

   И если обидит рок, не будет уж верен друг.

   Живи ж в одиночестве и впредь никому не верь.

   Я дал тебе искренний совет - и достаточно.

   Второе: о дитя мое, не обижай  никого,  не  то  судьба  тебя  обидит.

Судьба один день за тебя, один день против тебя, и земная  жизнь  -  это заем с возвратом. Я слышал, как поэт говорил:

   Помедли и не спеши к тому, чего хочешь ты,

   И к людям будь милостив, чтоб милость к себе пришла.

   Над всякой десницею десница всевышнего,

   И всякий злодей всегда злодеем испытан был.

   Третье наставление: блюди молчание, и пусть твои пороки заставят тебя забыть о пороках других. Сказано: кто молчит - спасется, - а  я  слышал, как поэт говорил:

   Молчанье красит, безмолвие охраняет нас,

   А уж если скажешь - не будь тогда болтливым.

   И поистине, если, раз смолчав, ты раскаешься,

   Ты во сказанном ты раскаешься многократно"

   Четвертое: о дитя мое, предостерегу тебя, - не пей вина. Вино - начало всякой беды, вино губит умы. Берегись, берегись, не пей  вина,  ибо  я слышал, как поэт говорил:

   Вино я оставил и пьющих его

   И стал для хулящих его образцом.

   Вино нас сбивает с прямого пути,

   И рту отворяет ворота оно.

   Пятое наставление: о сын мой, береги деньги,  и  они  сберегут  тебя; храни деньги - они сохранят тебя. Не трать без меры - будешь нуждаться в ничтожнейшем из людей. Береги дирхемы - это целительная мазь, ибо я слышал, как кто-то говорил:

   Коль деньги мои скудны, никто не дружит со мной,

   А если побольше их - все люди друзья мне.

   Как много друзей со мной за щедрость в деньгах дружат

   И сколько, когда их нет, меня оставляют!"

   И Нур-ад-дин не переставал учить своего сына Бедр-аддина Хасана, пока не вознесся его дух; и печаль поселилась в его доме, и султан горевал  о нем и все эмиры. И его похоронили.

   А Бедр-ад-дин пребывал в печали по своему отцу в течение  двух  месяцев, не садясь на коня, не поднимаясь в диван и не встречаясь  с  султаном.

   И султан разгневался на него и назначил на его меси) кого-то из придворных и посадил его везирем и приказал ему опечатать дома  Нур-ад-дина, его владенья и поместья; и новый везирь принялся опечатывать все  это  и решил схватить его сына, Бедр-ад-дина Хасана, и отвести его  к  султану, чтобы тот поступил с ним согласно своему решению.

   А среди войска был невольник из невольников покойного везиря, и,  услышав об этом  событии,  он  погнал  своею  коня  и  поспешно  прибыл  к Бедр-ад-дину Хасану, которого он нашел сидящим у дверей  своего  дома,  с печально опущенной головой и с разбитым сердцем. И невольник сошел с коня перед Бедр-ад-дином, поцеловал ему руку и сказал: "О господин  мой  и сын моего господина,  скорее,  скорее,  пока  не  постиг  тебя  рок!"  И Бедр-ад-дин встревожился и спросил: "Что случилось?" И невольник сказал:

"Султан на тебя разгневался и велел схватить тебя, и беда идет к тебе за мною! Спасай же свою душу!" - "Есть ли у меня еще время войти  в  дом  и взять с собою кое-что из мирского, чтобы поддержать себя на чужбине?"  - спросил Бедр-ад-дин. И невольник ответил: "О  господин  мой,  поднимайся сейчас же и брось думать о доме! - и он поднялся и произнес:

   Спасай свою жизнь, когда поражены горем,

   И плачет пусть дом о том, кто его построил.

   Ты можешь найти страну для себя другую,

   Но душу себе другую найти не можешь!

   Дивлюсь я тому, кто в доме живет позора,

   Коль земли творца в равнинах своих просторны.

   По важным делам гонца посылать не стоит:

   Сама лишь душа добра для себя желает.

   И шея у львов крепка потому лишь стала,

   Что сами они все нужное им свершают".

   И Бедр-ад-дин, услышав слова невольника, закрыл голову полой и  вышел пешком, и, оказавшись за городом, он услыхал, что люди говорят:  "Султан послал своего нового везиря в дом везиря, который скончался, чтобы  опечатать его имущество и дома и схватить его сына  Бедр-ад-дина  Хасана  и отвести его к султану, чтобы тот его убил".

   И люди опечалились из-за его красоты и прелести, а Бедр-ад-дин, услышав речи людей, пошел наугад, не зная куда идти, и шел до тех пор,  пока судьба не пригнала его к могиле его отца.

   И он вошел на кладбище и прошел среди могил, а  потом  сел  у  могилы своего отца и накинул на голову полу фарджки [44]. А она была заткана золотыми вышивками, и на ней были написаны такие стихи:

   О ты, чей лик блистает так -

   Росе подобен и звездам он, -

   Да будешь вечно великим ты,

   Да не будет славе конца твоей!

   И когда он был у могилы своего отца, вдруг подошел к  нему  еврей,  с виду как будто меняла, с мешком, в котором было много золота, и, приблизившись к Хасану басрийскому, спросил его: "О господин мой, что это  ты, я вижу, расстроен?" - "Я сейчас спал, - ответил Бедрад-дин,  -  и  видел моего отца, который упрекал меня за то, что я его не навещаю. И я  встал испуганный и побоялся, что день пройдет, а я не навещу его и  это  будет мне тяжело". - "О господин мой, - сказал еврей, - твой отец  послал  корабли для торговли, и некоторые из них прибыли, и я хочу купить  у  тебя груз первого из прибывших кораблей за эту тысячу динаров золотом". И еврей вынул мешок, полный золота, отсчитал оттуда тысячу динаров  и  отдал их Хасану, сыну везиря, и сказал: "Напиши мне записку и  приложи  к  ней печать".

   И Хасан, сын везиря, взял бумажку и написал: "Пишущий это, Хасан, сын везиря, продал Исхаку, еврею, весь груз первого из  кораблей  его  отца, который придет, за тысячу динаров и получил плату вперед". И еврей  взял бумажку, а Хасан стал плакать, вспоминая, в каком он был величии, и произнес:

   "С тех пор как исчезли вы, друзья, - дом не дом мне!

   О нет, и соседи мне теперь не соседи.

   Теперь не друзья уж те, кого я там видывал,

   И звезды небесные уж ныне не звезды.

   Вы скрылись и сделали, исчезнув, весь мир пустым,

   И мрачны, как скрылись вы, равнины и земли.

   О, если бы ворон тот, чей крик нам разлуку нес,

   Гнезда не нашел себе и перьев лишился!

   Утратил терпенье я в разлуке и изнурен.

   О, сколько в разлуки день спадает покровов!

   Посмотрим, вернутся ль к нам те ночи, что минули,

   И будем ли мы, как встарь, с тобой в одном доме".

   И он горько заплакал, и его застигла ночь, и Бедр-аддин приклонил голову к могиле своего отца, и его охватил сон; и взошла  луна,  и  голова его скатилась с могилы, и он лежал на спине, и лицо его блистало в лучах месяца.

   А в могиле обитали правоверные джинны, и одна джинния вышла и заметила спящего Хасана и, увидав его, изумилась  его  красоте  и  прелести  и воскликнула: "Хвала Аллаху! Поистине, этот юноша должен  быть  из  детей рая!"

   И она взлетела в воздух, чтобы полетать кругом, как обычно, и увидела летящего ифрита, который ее приветствовал, и спросила  его:  "Откуда  ты летишь?" - "Оттуда", - ответил ифрит. И джинния сказала: "Не  хочешь  ли отправиться со мною, взглянуть на красоту юноши, что спит у  могилы?"  И ифрит молвил: "Хорошо". И они полетели и спустились у могилы, и  джинния спросила: "Видал ли ты в жизни кого-нибудь прекрасней этого юноши?"

   И ифрит посмотрел на юношу и воскликнул: "Хвала тому, на кого нет похожего! Но если хочешь, сестрица, я расскажу тебе о том, что я видел". - "Что же это?" - спросила джинния. И ифрит сказал: "Я видел девушку,  подобную этому юноше, в стране египетской: это дочь  везиря  Шамс-ад-дина.

Ей около двадцати лет жизни, и она красива, прелестна, блестяща и совершенна, и стройна станом. И когда она перешла этот возраст, о ней услышал султан в Каире и призвал везиря, ее отца, и сказал ему: "Знай, о везирь, до меня дошло, что у тебя есть дочь, и я хочу посватать ее у тебя".

   И везирь ответил: "О владыка султан, прими мои  извинения  и  сжалься над моими слезами. Тебе известно, что мой брат Нур-ад-дин уехал от  нас, и мы не знаем, где он, а он был моим товарищем по везирству;  и  причина его отъезда - гнев, потому что мы сидели с ним и говорили о  браке  и  о детях, и он из-за этого рассердился, а я дал клятву в тот день,  как  ее родила мать, около восемнадцати лет тому назад, что не выдам  свою  дочь ни за кого, кроме сына моего брата. А недавно я услышал,  что  мой  брат женился на дочери везиря Басры и от нее родился сын, - и я ни за кого не выдам свою дочь, если не за него, в уважение к моему брату.  Я  записал, когда я женился, и когда моя жена понесла, и время рождения моей дочери, - и она предназначена сыну своего дяди; а девушек для  господина  нашего султана много".

   Услышав слова везиря, султан сильно разгневался и  сказал:  "Подобный мне сватает у подобного тебе дочку, а ты не отдаешь ее мне  и  приводишь жалкие доводы! Клянусь моей головой, я выдам ее замуж лишь за ничтожнейшего из моих слуг наперекор твоему желанию!" А у  султана  был  конюх  - горбатый, с горбом спереди и горбом сзади, - и султан велел его привести и насильно написал его брачную запись с дочерью везиря  и  приказал  ему войти к ней в ту же ночь и чтобы ему устроили шествие. И я  оставил  его среди невольников султана, которые зажигали вокруг него свечи и  издевались над ним у дверей бани. А дочь везиря сидит и плачет среди  нянек  и прислужниц, и она больше всех похожа на этого юношу. А отца ее заключили под стражу, чтобы он не пришел к ней. И я  не  видел,  сестрица,  никого противнее этого горбуна. А девушка - она красивей юноши..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

 

Двадцать вторая ночь

 

Когда же настала двадцать вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда джинн рассказал джиннии, что  султан  написал брачную запись дочери везиря с горбатым конюхом и она в величайшем  горе и что не найдется подобного ей красотою, кроме этого юноши, джинния сказала: "Ты лжешь! Этот юноша красивее всех людей своего времени". Но  ифрит возразил ей и воскликнул: "Клянусь Аллахом, сестрица, девушка красивее его, но никто не подходит к ней, кроме него, ибо они похожи друг  на друга, как родные брат и сестра. Горе ей с этим  горбатым!"  -  "О  брат мой, - сказала джинния, - давай поднимем его на себе и  понесем  его,  и полетим с ним к той девушке, о которой ты говоришь, и посмотрим, кто  из них красивее". - "Слушаю и повинуюсь! Это правильные слова, и нет  мысли лучше той, что ты высказала. Я понесу его", - сказал ифрит и понес Хасана и взлетел с ним на воздух; а ифритка полетела рядом, бок о бок с ним.

И они опустились в городе Каире и положили юношу на скамью  и  разбудили его.

   И Хасан пробудился от сна и увидел себя не в Басре и не на могиле отца. Он посмотрел направо и налево, и оказалось, что он  действительно  в другом городе, не в Басре; и он хотел крикнуть, но ифрит двинул его  кулаком. Потом ифрит принес ему роскошную одежду и надел ее на него, и зажег ему свечку, и сказал: "Знай, что это я принес тебя, и я  сделаю  для тебя кое-что ради Аллаха. Возьми эту свечу и ступай к той бане и смешайся с толпой, и иди с нею до тех пор, пока не достигнешь помещения невесты, и тогда опереди всех и войди в помещение, никого  не  боясь.  А  как войдешь, стань справа от горбатого жениха и, когда к тебе станут  подходить служанки, певцы и няньки, опускай руку в карман -  ты  найдешь  его полным золота, - забирай полной горстью и кидай всем. И всякий раз, когда сунешь руку в карман, ты найдешь его полным золота. Давай же горстями всякому, кто к тебе подойдет, и ничего не бойся. Уповай на того, кто тебя сотворил, - это все по велению Аллаха".

   И, услышав слова ифрита, Бедр-ад-дин Хасан воскликнул:  "Посмотри-ка, что это за девушка и какова причина такой милости!"

   И он пошел и зажег свечу и подошел к бане, и увидел, что горбун сидит на коне, и вошел в толпу в этом наряде, прекрасный видом (а на нем  была ермолка и тюрбан и фарджия, вышитая золотом). И он шел в шествии, и всякий раз, как певицы останавливались и люди кидали  им  в  бубны  деньги, Бедр-ад-дин опускал руку в карман и находил его полным золота,  -  и  он брал и бросал его в бубны певиц и наполнял бубны динарами. И  умы  певиц смутились, и народ дивился его красоте и прелести.

   И так продолжалось, пока они не дошли до дома везиря,  и  привратники стали отгонять людей и не пускать их. Но певицы сказали: "Мы не  войдем, если этот юноша не войдет с нами, ибо он осыпал  нас  милостями.  Мы  не откроем невесту иначе, как в его присутствии!"

   И тогда Хасана ввели в свадебною залу и посадили его на глазах у  жениха-горбуна, и все жены эмиров, везирей и придворных выстроились в  два ряда, и у каждой женщины была большая зажженная свеча, и они стояли, накинув покрывала, справа и слева от свадебного ложа до  портика  -  возле комнаты, откуда выходит невеста.

   И когда женщины увидели Бедр-ад-дина Хасана, и его  красоту,  и  прелесть, и лицо его, сиявшее, как молодой месяц, все они  почувствовали  к нему склонность, а певицы сказали  присутствовавшим  женщинам:  "Знайте, что этот красавец давал нам одно только червонное золото. Не упустите же ничего, служа ему, и повинуйтесь ему в том, что он вам скажет". И женщины столпились около Хасана со свечами и смотрели на его красоту и  завидовали его прелести; и каждой из них захотелось побыть у него в объятиях час или год. И когда ум покинул их, они подняли с лиц покрывала и сказали: "Благо тому, кому принадлежит этот юноша или над кем он властвует!"

   И они стали проклинать горбатого конюха и того, кто был причиной  его женитьбы на этой красавице, - и всякий  раз,  благословляя  Бедр-ад-дина Хасана, они проклинали этого горбуна. А затем певицы забили  в  бубны  и засвистали в свирели, - и появились прислужницы, и посреди них дочь  везиря; ее надушили и умастили, и одели, и убрали ей волосы, и окурили ее, и надели ей украшения и одежды из одежд царей Хосроев.  И  среди  прочих одежд на ней была одежда, вышитая червонным золотом, с изображением зверей и птиц, и она спускалась от ее бровей, а на шею ее  надели  ожерелье ценою в тысячи, и каждый камешек в нем стоил богатства, которого не имел тобба [45] и кесарь [46]. И невеста стала подобна луне в четырнадцатую ночь, а подходя, она была похожа на гурию; да будет же превознесен тот, кто создал ее блестящей! И женщины окружили ее и стали как звезды, а она  среди них была словно месяц, когда откроют его облака.

   А Бедр-ад-дин Хасан басрийский сидел, и люди смотрели на него; и  невеста горделиво приблизилась, покачиваясь, и  горбатый  конюх  поднялся, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась и повернулась так, что оказалась перед Хасаном, сыном ее дяди, - и все засмеялись. И видя, что она направилась в сторону Хасана Бедр-ад-дина,  все  зашумели  и  певицы  подняли крик, а Бедр-ад-дин положил руку в карман и, взяв горсть золота,  бросил ее в бубны певицам; и те обрадовались и сказали: "Мы  хотели  бы,  чтобы эта невеста была для тебя". И Хасан улыбнулся.

   Вот! И все окружили его, а горбатый конюх остался  один,  похожий  на обезьяну, и всякий раз, как ему зажигали свечку, она гасла, и у него  не осталось голоса от крика, и он сидел в темноте, раздумывая про себя.

   А перед Хасаном Бедр-ад-дином оказались свечи в руках людей, и  когда Хасан увидел, что жених один в темноте и раздумывает про себя, а эти люди стоят кругом и горят эти свечи, он смутился  и  удивился.  Но  увидав дочь своего дяди, Бедр-ад-дин Хасан обрадовался и развеселился и посмотрел ей в лицо, которое сияло светом и блистало, особенно потому, что  на ней было надето платье из красного атласа. И прислужницы  открыли  ее  в первом платье, и Хасан уловил ее облик, и она принялась кичиться и покачиваться от чванства и ошеломила умы женщин и мужчин, и была она такова, как сказал поэт:

   Вот солнце на тростинке над холмами

   Явилось нам в гранатовой рубашке.

   Вина слюны она дала мне выпить

   И, щеки дав, огнь яркий погасила.

   И это платье переменили и одели ее в голубую одежду, и она  появилась словно луна, когда луна засияет, с волосами как уголь,  нежными  щеками, улыбающимися устами и высокой грудью, с нежными членами и томными глазами. И ее открыли во втором платье, и была она такова, как сказали о  ней обладатели возвышенных помыслов:

   В одеянье она пришла голубом к нам,

   Что лазурью на свет небес так похоже,

   И увидел, всмотревшись, я в одеянье

   Месяц летний, сияющий зимней ночью.

   Затем это платье переменили на другое и укрыли ее избытком ее волос и распустили ее черные длинные кудри, и их чернота и  длина  напоминали  о мрачной ночи, и она поражала сердца колдующими стрелами своих глаз.

   И ее открыли в третьем платье, и она была подобна тому, что сказал  о ней сказавший:

   Вот та, что закутала лицо свое в волосы

   И стала соблазном нам, а кудри - как жало.

   Я молвил: "Ты ночью день покрыла". Она же: "Нет!

   Покрыла я лик луны ночной темнотою".

   И ее открыли в четвертом платье, и она приблизилась,  как  восходящее солнце, покачиваясь от чванства и оборачиваясь, словно газель, и поражала сердца стрелами из-за своих век, как сказали о ней:

   О, солнце красы! Она явилась взирающим

   И блещет чванливостью, украшенной гордостью.

   Лишь только увидит лик ее и улыбку уст

   Дневное светило - вмиг за облако скроется.

   И она появилась в пятой одежде, подобно ласковой девушке, похожая  на трость бамбука или жаждущую газель, и скорпионы ее кудрей ползли  по  ее щекам, и она являла свои диковины и потряхивала бедрами,  и  завитки  ее волос были не закрыты, как сказали о ней:

   Явилась она как полный месяц в ночь радости,

   И члены нежны ее и строен и гибок стан,

   Зрачками прелестными пленяет людей она,

   И жалость ланит ее напомнит о яхонте.

   И темные волосы на бедра спускаются, -

   Смотри берегись же змей, волос ее вьющихся.

   И нежны бока ее, душа же ее тверда,

   Хотя и мягки они, но крепче скал каменных.

   И стрелы очей она пускает из-под ресниц

   И бьет безошибочно, хоть издали бьет она.

   Когда мы обнимемся и пояса я коснусь,

   Мешает прижать ее к себе грудь высокая.

   О, прелесть ее! Она красоты затмила все!

   О, стан ее! Тонкостью смущает он ивы ветвь!

   И ее открыли в шестой одежде, зеленой, и своей стройностью она унизила копье, прямое и смуглое, а красотой своей она превзошла красавиц всех стран и блеском лица затмила сияющую луну, достигнув в красоте  пределов желания. Она пленила ветви нежностью и гибкостью и пронзила сердца своими прекрасными свойствами, подобно тому, как сказал кто-то о ней:

   О, девушка! Ловкость ее воспитала!

   У щек ее солнце свой блеск зеленый -

   Явилась в зеленой рубашке она,

   Подобной листве, что гранат прикрывает.

   И молвили мы: "Как назвать это платье?"

   Она же, в ответ нам, сказала прекрасно:

   "Мы этой одеждой пронзали сердца

   И дали ей имя "Пронзающая сердце"

   И ее открыли в седьмой одежде, цветом между  шафраном  и  апельсином, как сказал о ней поэт:

   В покрывалах ходит, кичась, она, что окрашены

   Под шафран, сандал, и сафлор, и мускус, и амбры цвет.

   Тонок стан ее, и коль скажет ей ее юность: "Встань!",

   Скажут бедра ей: "Посиди на месте, зачем спешить!"

   И когда я буду просить сближенья и скажет ей

   Красота: "Будь щедрой!" - чванливость скажет:

   "Не надо!" - ей.

   А невеста открыла глаза и сказала: "О боже, сделай его моим  мужем  и избавь меня от горбатого конюха!"

   И ее стали открывать во  всех  семи  платьях,  до  последнего,  перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским, а горбатый конюх сидел один; и когда с этим покончили, людям разрешили уйти, - и вышли все, кто был на  свадьбе из женщин и детей, и никого не осталось, кроме Бедр-аддина Хасана и горбатого конюха. И прислужницы увели невесту, чтобы снять с нее  одежды  и драгоценности и приготовить ее для жениха. И тогда конюх-горбун  подошел к Бедр-ад-дину Хасану и сказал ему:  "О  господин,  сегодня  вечером  ты развлек нас и осыпал нас милостями; не встанешь ли ты теперь и не уйдешь ли?" - "Во имя Аллаха!" - сказал Хасан и вышел в дверь; но ифрит  встретил его и сказал: "Постой, Бедр-ад-дин! Когда горбун  выйдет  в  комнату отдохновения [47], войди немедля и садись за полог, и как  только  придет невеста, скажи ей: "Я, твой муж и царь, только потому устроил  эту  хитрость, что боялся для тебя сглаза, а тот, кого ты видела, - конюх из наших конюхов". И потом подойди к ней и открой ей лицо и скажи: "Нас охватила ревность из-за этого дела!"

   И пока Бедр-ад-дин разговаривал с ифритом, конюх вышел и пошел в комнату отдохновения и сел на доски, и ифрит вылез из чашки с водой, в  образе мыши, и пискнул: "Зик!" - "Что это такое?" - спросил горбун. И мышь стала расти и сделалась котом и промяукала: "Мяу-мяу!", и выросла еще, и стала собакой и пролаяла: "Вaу, вау!"

   И, увидев это, конюх испугался и закричал: "Вон, несчастный!" Но  собака выросла и раздулась и превратилась в осла - и заревела  и  крикнула ему в лицо: "Хак, хак!"

   И конюх испугался и закричал: "Ко мне все, кто есть в доме!" Но  осел вдруг стал расти и сделался величиной с буйвола, и занял все  помещение, и заговорил человеческим голосом: "Горе тебе, о горбун, о зловоннейший!"

   И у конюха схватило живот, и он сел на доски в  одежде,  и  зубы  его застучали друг о друга, а ифрит сказал ему: "На земле  тебе  тесно,  что ли? Ты не нашел на ком жениться, кроме как на моей возлюбленной?"

   И конюх промолчал, а ифрит воскликнул: "Отвечай, не то я поселю  тебя во прахе". - "Клянусь Аллахом, - сказал конюх, - я не виноват! Они  меня заставили, и я не знал, что у нее есть возлюбленные буйволы, и я раскаиваюсь перед Аллахом и перед тобой".

   И ифрит сказал: "Клянусь тебе, если ты сейчас выйдешь отсюда или  заговоришь прежде, чем взойдет солнце, я убью тебя! А когда взойдет  солнце, уходи своей дорогой и не возвращайся в этот дом никогда".

   После этого ифрит схватил конюха и сунул его в отверстие головой вниз и ногами вверх, и сказал: "Оставайся Здесь, и я буду сторожить  тебя  до восхода солнца".

   Вот что произошло с горбуном. Что же касается Бедрад-дина Хасана басрийского, то он оставил горбуна и ифрита препираться и вошел в дом и сел за пологом; и вдруг пришла невеста и с нею старуха, которая остановилась в дверях комнаты и сказала: "О отец стройности, встань, возьми залог Аллаха".

   Потом старуха повернулась вспять, а невеста взошел за полог на возвышение (а ее имя было Ситт-аль-Хусн) - я сердце ее было  разбито,  и  она говорила в душе: "Клянусь Аллахом, я не дам ему овладеть мною, даже если он убьет меня!" И, войдя за полог, она увидела  Бедр-ад-дина  и  сказала ему: "Любимый, ты все еще сидишь! Я говорила себе, что ты и горбатый конюх будете владеть мною сообща". - "А что привело к тебе  конюха  и  где ему быть моим соучастником относительно тебя?" - сказал  Бедрад-дин  Хасан.  И  девушка  спросила:  "Кто  же  мой  муж:  ты  или  он?"   -   "О Ситт-аль-Хусн, - сказал Бедр-ад-дин, - мы сделали это, чтобы  посмеяться над ним: когда прислужницы и певицы и твои родные увидели твою  редкостную красоту, твой отец нанял конюха за десять динаров,  чтобы  отвратить от тебя дурной глаз, и теперь он ушел".

   И, услышав от Бедр-ад-дина эти слова, Ситт-аль-Хусн  обрадовалась,  и улыбнулась, и рассмеялась тихим смехом, и сказала: "Клянусь Аллахом,  ты погасил во мне огонь! Ради Аллаха, возьми меня к себе и сожми в  объятиях".

   А она была без одежды и подняла рубашку до горла, так что стал  виден ее перед и зад; и когда Бедр-ад-дин  увидел  это,  в  нем  заволновалась страсть, и он встал, распустил одежду, а потом он отвязал кошель с золотом, куда положил тысячу динаров, взятую у еврея, завернул его в шальвары и спрятал под край матраца, а чалму он снял и положил на скамеечку  и остался в  тонкой  рубахе  (а  рубаха  была  вышита  золотом).  И  тогда Ситт-аль-Хусн поднялась к нему, притянула его к себе, и Бедр-ад-дин тоже привлек ее к себе и обнял ее и велел ей охватить себя ногами, а потом он забил заряд, и пушка выстрелила и разрушила  башню,  и  увидел  он,  что Ситт-аль-Хусн не сверлённая жемчужина и не объезженная другим кобылица.

   И он уничтожил ее девственность и насытился ее юностью, и вынул заряд и забил его, а кончив, он повторил это много раз, и она понесла от него.

   И потом Бедр-ад-дин положил ей руку под голову, и она сделала  то  же самое, и они обнялись и заснули, обнявшись, как сказал о них поэт в  таких стихах:

   Посещай любимых, и пусть бранят завистники!

   Ведь против страсти помочь не может завистливый.

   И Аллах не создал прекраснее в мире зрелища,

   Чем влюбленные, что в одной постели лежат вдвоем.

   Обнялись они, и покров согласья объемлет их,

   И подушку им заменяют плечи и кисти рук.

   И когда сердца заключат с любовью союз навек -

   По холодному люди бьют железу, узнай, тогда.

   И когда дружит хоть один с тобой, но прекрасный друг"

   Проводи ты жизнь лишь с подобным другом и счастлив будь!

   О, хулящие за любовь влюбленных - возможно ли

   Поправленье тех, у кого душа испорчена?

   Вот что было с Бедр-ад-дином Хасаном и Ситт-альХусн, дочерью его  дяди. Что же касается до ифрита, то он сказал ифритке:  "Подними  юношу  и давай отнесем его на место, чтобы утро не застигло нас. Время уже  близко". И тогда ифритка подошла и подняла Хасана, когда он спал, и полетела с ним (а он был все в том же виде - в рубашке, без одежды); и она  летела, и ифрит рядом с ней, пока утро не застигло их во время пути и  муэдзины не закричали: "Идите к преуспеянию".

   И тогда Аллах разрешил ангелам метать в ифрита огненные звезды, и  он сгорел, а ифритка уцелела. И она опустила Бедр-ад-дина на том месте, где звезды поразили ифрита, и не полетела с ним дальше, боясь за него, а  по предопределенному велению они достигли Дамаска сирийского, и ифритка положила Хасана у одних из ворот и улетела. И когда настало утро и раскрылись ворота города, люди вышли и увидели красивого юношу, в рубахе  и  в ермолке, раздетого, без одежды, и от перенесенной бессонницы он был погружен в сон.

   И люди, увидев его, сказали: "Счастлива та, что была возле  него  сегодня ночью! Что бы ему дотерпеть, пока он оденется!"  А  кто-то  другой сказал: "Несчастные дети родовитых! Этот молодец сейчас вышел из  кабака по некоторому делу, но хмель осилил его, и он сбился с пути к тому  месту, куда шел, и, дойдя до городских ворот, нашел их запертыми  и  заснул здесь".

   И люди пустились в разговоры о нем. И вдруг ветер подул и поднял  его рубашку над животом, и стал виден живот и плотный пупок и ноги  и  бедра его подобные хрусталю, и люди сказали: "Хорошо, клянемся Аллахом!"

   И Бедр-ад-дин проснулся и увидел, что он у ворот города и  что  подле него люди, и удивился и воскликнул: "Где я, добрые  люди,  и  почему  вы собрались? Что у меня с вами случилось?" И ему сказали: "Мы увидели тебя во время утреннего призыва, и ты лежал и спал, и мы не Знаем о твоем деле ничего, кроме этого".

   "Где ты спал эту ночь?" - спросили его  потом;  и  Бедр-ад-дин  Хасан воскликнул: "Клянусь Аллахом, о люди, я проспал эту ночь в Каире!"

   И тогда один человек сказал: "Ты ешь гашиш!" А другой воскликнул: "Ты сумасшедший! Ты ночевал в Каире, а утром ты спишь в городе  Дамаске!"  И Бедр-ад-дин отвечал: "Клянусь Аллахом, добрые люди, я совсем не лгу вам; вчера вечером я был в Египте, а вчерашний день  находился  в  Басре".  - "Хорошо!" - сказал кто-то; а другой сказал: "Этот  юноша  одержимый!"  И над ним стали хлопать в ладоши, и люди заговорили друг с другом и сказали: "Горе его молодости! Клянемся Аллахом, в его  безумии  нет  никакого сомнения!" Потом  они  сказали  ему:  "Сообрази  и  приди  в  разум".  И Бедр-ад-дин сказал: "Я вчера был женихом в Египте". -  "Может  быть,  ты грезил и видел все, о чем ты говоришь, во сне?" - спросили его; и  Хасан усомнился в самом себе и воскликнул: "Клянусь Аллахом, это не сон, и мне не привиделись грезы! Я пришел, и невесту открывали передо мной,  а  конюх-горбун сидел тут же. О брат мой, это не сон; а если это сон, то  где же кошель с золотом и где мой тюрбан, и мое платье, и одежда?"

   И потом он встал и вошел в город и прошел по улицам и  по  рынкам,  и люди толпились вокруг него и шли за ним следом, а он вошел в лавку повара.

   А этот повар был ловкий человек, то есть вор, но Аллах привел  его  к раскаянию в воровстве, и он открыл себе харчевню; и все  жители  Дамаска боялись его из-за его сильной ярости.

   И когда все увидели, что юноша вошел в харчевню, народ рассеялся, боясь этого повара; а когда повар увидел Бедр-ад-дина Хасана  и  посмотрел на его красоту и прелесть, любовь к нему запала ему в сердце, и он спросил: "Откуда ты, молодец? Расскажи мне твою историю, - ты стал мне дороже, чем моя душа".

   И Хасан рассказал ему о том, что случилось, с начала до конца; и  повар сказал: "О господин мой Бедр-ад-дин, Знай, что это удивительное дело и диковинный рассказ. Но скрывай, дитя мое, что с тобою было, пока Аллах не пошлет тебе облегчения; живи со мною в этом месте: у меня нет  ребенка, и я  сделаю  тебя  своим  сыном".  -  "Хорошо,  дядюшка",  -  сказал Бедр-ад-дин. И тогда повар пошел на рынок и накупил Бедр-ад-дину роскошных платьев и одел его в них, а потом он отправился с ним к кади  [48]  и объявил, что Бедр-ад-дин его сын. И Бедр-аддин Хасан сделался известен в городе Дамаске как сын повара и стал сидеть у него  в  лавке  и  получал деньги, и положение его у повара таким образом упрочилось.

   Вот что было с Бедр-ад-дином Хасаном и произошло с ним. Что же  касается Ситт-аль-Хусн, дочери его дяди, то, когда взошла заря, она  проснулась и не нашла подле себя Бедр-ад-дина Хасана. Она подумала, что он пошел за нуждой, и просидела, ожидая его, некоторое время; и  вдруг  вошел ее отец, озабоченный тем, что случилось с ним из-за султана, -  как  тот насильно заставил его выдать дочь за своего слугу, за какой-то  горбатый обломок конюха. И он говорил про себя: "Я убью мою дочь, если  она  дала этому проклятому овладеть собою!"

   И, дойдя до ее ложа, он остановился и сказал: "Ситталь-Хусн!"  И  она ответила: "Я здесь, к твоим услугам, о господин мой!" - и вышла,  раскачиваясь от радости, и поцеловала перед ним землю, и ее  лицо  стало  еще светлее и красивее, так как она обнимала того газеленка.

   И, увидев, что она в таком состоянии, ее отец сказал ей:  "О  проклятая, ты радуешься этому конюху!" И она улыбнулась, услышав слова  своего отца, и ответила: "Ради Аллаха, довольно того, что вчера случилось! Люди смеялись надо мной и корили меня этим конюхом, не стоящим обрезка  ногтя моего мужа. Клянусь Аллахом, я в жизни не знала ночи лучше вчерашней! Не смейся же надо мной и не напоминай мне про этого горбуна".

   Услышав ее слова, отец ее исполнился гнева, и глаза его  посинели,  и он воскликнул: "Горе тебе, что это за слова  ты  говоришь!  Конюх-горбун ночевал с тобою?" Но Ситт-аль-Хасан сказала: "Заклинаю тебя Аллахом,  не поминай мне его, да проклянет Аллах его отца, и не строй  шуток!  Конюха только наняли за десять динаров, и он взял свою плату и ушел, а я  зашла за порог и увидела моего мужа, который сидел там, а раньше меня открывали для него певицы, и он оделял всех червонным золотом, так что обогатил бывших здесь бедняков. И я проспала ночь в объятиях моего мужа, ласкового нравом, обладателя черных глаз и сходящихся бровей".

 И когда отец ее услышал эти слова, свет покрылся мраком  перед  лицом его, и он воскликнул: "О нечестивая, что это ты говоришь, где  твой  разум?" И она ответила: "О батюшка, ты пронзил мое сердце!  Довольно  тебе тяготить меня! Знай, о муж, что взял мою невинность, и он вошел в комнату отдохновения, а я уже понесла от него".

   К тогда ее отец поднялся изумленный и пошел в отхожее место и  увидел горбатого конюха, который был соткнут головой в отверстие,  а  ноги  его торчали вверх. И везирь оторопел, у видя его, и воскликнул: "Это не  кто иной, как горбун! Эй, горбатый", - сказал он ему. И конюх ответил:  "Тагум, тагум", - думая, что с ним говорит ифрит, а везирь закричал на него и сказал: "Говори, а не то я отрежу тебе голову  этим  мечом!"  И  тогда горбун сказал: "Клянусь Аллахом, о шейх ифритов, с тех пор как  ты  меня сюда сунул, я не поднимал головы! Ради Аллаха,  сжалься  надо  мной!"  - "Что ты говоришь? - сказал везирь, услышав слова горбатого. - Я отец невесты, а не ифрит!" - "Хватит! - отвечал горбун. - Ты собираешься отнять у меня душу, но уходи своей дорогой, пока не пришел к тебе тот, кто сделал со мной это дело. Вы привели меня лишь для того, чтобы  женить  меня на любовнице буйволов и возлюбленной ифритов. Да проклянет  Аллах  того, кто меня женил на ней и кто был причиной этого..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

 

Двадцать третья ночь

 

Когда же настала двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что горбатый конюх заговорил с везирем, отцом  невесты, и сказал ему: "Да проклянет Аллах того, кто был этому причиной!"  А  везирь сказал: "Вставай, выходи отсюда!" Но горбун отвечал: "Что я, сумасшедший, что ли, чтобы уйти с тобою без позволения ифрита? Он сказал мне:

"Когда взойдет солнце, выходи и иди своей дорогой". Что,  взошло  солнце или нет?" - "Кто тебя сюда привел?" - спросил тогда везирь; и конюх сказал: "Я вчера пришел сюда за нуждою, и вдруг из воды вылезла мышь и закричала на меня и стала расти, и сделалась буйволом. И он сказал мне слова, которые вошли мне в ухо, и оставил меня и ушел, да  проклянет  Аллах невесту и тех, кто меня женил на ней!"

   И везирь подошел к конюху и вынул его из отверстия, и тот выбежал, не веря, что солнце взошло, и пошел к султану и рассказал ему, что  у  него случилось с ифритом.

   Что же касается везиря, отца невесты, то он вошел в дом смущенный, не зная, что думать о деле своей дочери, и сказал ей: "Дочь  моя,  разъясни мне, что с тобою случилось?" И она сказала: "Жених, перед  которым  меня вчера открывали, провел со мною ночь и взял мою девственность, и  я  понесла от него; и если ты мне не веришь, то вот на скамеечке его чалма, а его платье под матрацем, и в нем что-то завернуто, я не знаю что".

   И, услышав эти  слова,  ее  отец  вошел  под  намет  и  увидел  чалму Бедр-ад-дина Хасана, сына своего брата, и тотчас же взял ее в руки и повертел и сказал: "Это чалма везирей, - она сделана в Мосуле!" И он  увидел ладанку, зашитую в тарбуше, и взял ее и распорол, и, взяв одежду Хасана, нашел в ней кошель, где была тысяча динаров.

   И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал ее, и это оказалась расписка еврея на имя Бедр-ад-дина Хасана, сына Нур-ад-дина Али каирского, и тысячу динаров он тоже нашел.

   И, прочитав эту записку, Шамс-ад-дин испустил крик и упал без  сознания, а придя в себя и поняв сущность дела,  он  изумился  и  воскликнул: "Нет бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!"

   "О дочь моя, - спросил он, - знаешь ли ты, кто лишил  тебя  невинности?" И она ответила: "Нет". И тогда везирь сказал: "Это  мой  племянник, сын твоего дяди, а эта тысяча динаров - приданое за тебя. Хвала  Аллаху!

О, если бы я знал, как случилась эта история!" Потом он  вскрыл  зашитую ладанку и нашел в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почерком его брата, Нурад-дина каирского, отца Бедр-ад-дина Хасана.

   И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:

   "Я таю с тоски, увидя следы любимых,

   На родине их потоками лью я слезы.

   Прошу я того, кто с ними судил расстаться,

   Чтоб мне даровал когда-нибудь он свиданье".

   А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке,  и  увидел  в ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери  везиря  Басры  и вошел к ней,  и  число  дня  рождения  Бедр-ад-дина  Хасана,  и  возраст Нур-ад-дина ко времени его смерти, - и изумился и затрясся от  восторга; и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним самим, он увидел, что одно совпадает с  другим  и  что  его  брак  и  брак Нур-ад-дина  сходятся  в  числе  и  ночь  их  свадьбы  и  день  рождения Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.

   И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану  и  рассказал  ему,  что случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас  же  записать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего  брата,  весь  этот день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже -  до  седьмого дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: "Я непременно сделаю дело, которого еще никто не делал!"

   И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение  всей комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска - там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к себе, заперев их железным замком и запечатав их до  той  поры,  пока  не прибудет сын его брата, Хасан басрийский.

   Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчика, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством и блеском, и ему  обрезали  пуповину  и  насурьмили  глаза,  и  передали нянькам, и назвали Аджибом.

   И день был для него точно месяц, а месяц - как год; и когда над  ними прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его, научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в школе четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им:

"Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!" И дети собрались и пожаловались старшему на то, что терпели от Аджиба,  и  старший  сказал  им:

"Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему,  и  он  закается ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него  и  говорите:

"Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру,  кто  скажет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и  отца, тот сын греха и не будет играть с нами!"

   И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети  окружили его и сказали: "Мы будем играть в одну игру, но только тот  будет играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца". И все  ответили:

"Хорошо!" И один сказал: "Меня зовут Маджид, а мою мать - Алавия, а отца - Изз-ад-дин"; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дошла до Аджиба, он сказал: "Меня зовут Аджиб, мою мать - Ситт-аль-Хусн,  а отца - Шамс-ад-дин, везирь в Каире". Но ему закричали: "Везирь  тебе  не отец!" - "Везирь правда мой отец", - возразил Аджиб; и тогда дети  стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали:  "Его  отца  не  Знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот,  кто  знает,  как зовут его отца".

   И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и  у  него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший  сказал  ему:  "Мы знаем, что везирь - твой дед, отец твоей  матери  Ситт-аль-Хусн,  но  не твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как  султан  выдал твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, - и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай  же  больше  равняться  с детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь  среди них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по  отцу? А ты? Твой дед - везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем  и  говорим: нет у тебя отца! Приди же в разум!"

   И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей  жаловаться плача, не плач мешал ему говорить. И когда  его  мать  услыхала его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: "О  сын мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось".

   И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и  спросил: "Кто же мой отец, матушка?" - "Твой отец везирь в Каире", - сказала Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: "Не лги мне, везирь - твой  отец,  а не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим кинжалом".

   И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийскю! и что с нее с ним случилось.  И  она  произнесла  такие стихи:

   "Любовь в душе оставив, они скрылись,

   И земли тех, кого люблю, - далеко.

   Ушли они, и с ними ушло терпенье,

   Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойким"

   Уехали - и радость улетела,

   Исчез мой покой - и нет уже мне покоя.

   И слезы они пролили мои, расставшись,

   И льются из глаз обильно они в разлуке.

   Но если когда захочется мне их видеть

   И долго их мне придется прождать в волненье,

   То вызову вновь я в сердце своем их образ,

   И будут думы, страсть, тоска и горе.

   О вы, чья память стала мне одеждой, -

   Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи, -

   Любимые, доколь продлится это

   И долго ль меня вы будете сторониться?"

   И она стала плакать и кричать, и сын ее тоже; и вдруг вошел к ним везирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: "Почему вы плачете?" И Ситт-аль-Хусн рассказала ему, что произошло у ее сына с детьми в школе;  и  он тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, что между  ними  было  и  что произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.

   И везирь тотчас же пошел и поднялся в диван и, войдя к царю,  рассказал ему, что случилось, и попросил у него разрешения  поехать  и  направиться в город Басру, чтобы расспросить о своем  племяннике,  и  еще  он попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сына своего брата, где бы он его ни нашел.

   И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он  написал ему указы во все земли и области.

   И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас  же ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с собою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день,  и  второй  день,  и третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и  каналы, подобно тому, как сказал об этом поэт:

   Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,

   Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.

   И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,

   И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.

   И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,

   Что рукою ветра срывается и слетает вниз.

   И читали птицы, а пруд страницею был для них,

   И писали ветры, а облако точки ставило.

   И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и  сказал своим слугам: "Мы отдохнем Здесь два дня!" И слуги пошли в город  по своим делам: один - продать, другой - купить, этот - в баню, а тот  -  в мечеть сынов Омейи [49], равной которой нет в мире.

А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы  не встал.

   И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и  блеск  и совершенство (а он был мальчик редкой красоты  -  нежный  и  выхоленный, мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего,  и  сладостнее здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежали, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет, посмотреть на него. И раб,  по  предопределенному  велению,  остановился возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на  лице  пушок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже  умер, и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал  его у судей и свидетелей своим сыном.)

   И в тот день, когда его  сын  с  евнухом  остановились  возле  лавки, Бедр-ад-дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает  величайшей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из-за призыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.

   А он сварил подслащенных гранатовых зернышек, и Аллахом внушенная любовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: "О господин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал  все  мое  существо, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить мое сердце и поесть моего кушанья?" - и из глаз его, помимо его воли, потекли  слезы,  и  он подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.

   И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось,  и он посмотрел на евнуха и сказал: "Мое сердце взволновано из-за этого повара; он как будто расстался с сыном. Войдем к нему, чтобы залечить  его сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что  мы  это  сделаем, Аллах соединит нас с нашим отцом". Но евнух, услышав слова Аджиба, воскликнул: "Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в  харчевне!

Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и  я не буду спокоен за тебя, если ты войдешь когда-нибудь в эту лавку".

   И, услышав эти слова, Бедр-ад-дин Хасан удивился и повернулся к евнуху, и слезы потекли по его щекам; и  тогда  Аджиб  сказал  евнуху:  "Мое сердце полюбило его". Но евнух ответил: "Оставь эти речи и не входи!"  И тут отец Аджиба обратился к евнуху и сказал ему: "О старший, почему тебе не залечить мое сердце и не войти ко мне? О ты, что подобен черному каштану с белой сердцевиной, о ты, о ком сказал кто-то из описавших его..."

И евнух рассмеялся и воскликнул: "Что ты сказал? Ради Аллаха,  говори  и будь краток!" И Бедр-аддин тотчас же произнес такие стихи:

   "Когда не был бы образован он и верен так,

   Облачен бы не был он полной властью в домах вельмож.

   И в гарем бы не был допущен он, о благой слуга!

   Так прекрасен он, что с небес ему служат ангелы".

   И евнух удивился этим словам и, взяв  Аджиба,  вошел  в  харчевню,  и Бедр-ад-дин Хасан наполнил высокую миску гранатными  зернышками  (а  они были с миндалем и сахаром), и оба стали есть вместе; и Бедр-ад-дин Хасан сказал: "Вы обрадовали нас, кушайте же на здоровье  и  в  удовольствие!"

Потом Аджиб сказал своему отцу: "Садись поешь с нами, может  быть  Аллах соединит нас, с кем мы хотим "; и Бедр-ад-дин  Хасан  спросил:  "О  дитя мое, несмотря на твой юный возраст, ты испытал разлуку с  любимыми?" "Да, дядюшка, - ответил Аджиб, - мое сердце сгорело от разлуки с любимым: это мой отец, и мы с моим дедом выехали и ищем его по разным  странам.  Горе мне! Когда мы соединимся?"

   И он горько заплакал, и его отец заплакал из-за разлуки с ним, и  ему вспомнилась разлука с любимыми и отдаленность от матери,  и  евнух  тоже опечалился из-за него.

   И они все поели и насытились,  а  после  этого  они  вышли  из  лавки Бедр-ад-дина Хасана, и тот почувствовал, что душа его рассталась с телом и ушла с ними, и не мог вытерпеть без них одного мгновения.

   И он запер лавку и пошел за ними следом, не зная, что это его сын,  и ускорил шаг, чтобы догнать их прежде, чем они выйдут из больших ворот; и евнух обернулся к нему и спросил: "Что тебе?" И Бедр-ад-дин Хасан сказал им: "Когда вы от меня ушли, я почувствовал, что душа моя  отправилась  с вами. А у меня дело в городе, за воротами, и  мне  захотелось  проводить вас, чтобы сделать это дело и вернуться".

   И тут евнух рассердился и сказал Аджибу: "Этого я и боялся! Мы  съели кусочек, который был злосчастным и считается для нас благодеянием, и повар теперь следует за нами с места на место".

   И Аджиб повернулся и, увидев за собой повара, пришел в гнев и  сказал евнуху: "Пусть его идет по дороге мусульман, а когда мы выйдем к  палаткам и увидим, что он за нами следует, мы отгоним его".

   И он опустил голову и пошел, и евнух сзади него; и Бедр-ад-дин  Хасан следовал за ними до площади Камешков. И  они  приблизились  к  шатрам  и обернулись и увидели Хасана позади себя, тогда Аджиб рассердился и испугался, что евнух все расскажет его деду.

   И он исполнился гнева и огорчился тем, что про него скажут: "Он заходил в харчевню, и повар шел за ним", - и обернулся и увидел,  что  глаза Хасана смотрят в его глаза, - и он стал как бы телом без души.

   И Аджиб подумал, что его глаз - глаз недруга, или что он сын  разврата, и, еще больше рассердившись, взял камень и ударил им своего отца,  и Бедр-ад-дин Хасан упал без чувств, и кровь потекла по его лицу.

   И Аджиб с евнухом пошли к палаткам, а Бедр-ад-дин Хасан, придя в  себя, вытер кровь и, оторвав кусок своей чалмы, завязал себе голову и стал упрекать себя и сказал: "Я обидел мальчика! Я запер  лавку  и  пошел  за ним, и он решил, что я недруг". И он затосковал по своей матери, которая находилась в Басре, и заплакал о ней и произнес:

   "Прося справедливости, судьбу ты обидел бы:

   Ее не кори - не так ее сотворили.

   Бери что придется ты и горе кинь в сторону,

   И смуты и радости всегда в жизни будут".

   После этого Бедр-ад-дин продолжал продавать кушанья,  а  везирь,  его дядя, пробыл в Дамаске три дня, а потом уехал  и  направился  в  Химс  я вступил туда, - и по дороге, где бы он ни останавливался, он все  искал.

И он продолжал ехать, пока не прибыл в Диар-Бекр, и Мардшг, и Мосул [50], и не прерывал путешествия до города Басры. И, вступив туда, он  пошел  к султану и встретился с ним, и султан оказал ему уважение и отвел для него почетное жилище и спросил о причине его прибытия.

 И везирь рассказал ему свою историю и прибавил, что везирь Нур-ад-дин Али - его брат, и султан призвал на него милость  Аллаха  и  сказал:  "О господин, он был моим везирем пятнадцать лет, и я очень любил его, и  он умер и оставил сына, но тот пробыл здесь после его  смерти  только  один месяц и исчез, и мы не получили о нем вестей. Но его мать у нас, так как она дочь моего старого везиря".

   Услышав от царя, что мать его племянника здорова, везирь  Шамс-ад-дин обрадовался и сказал: "О царь, я хочу повидаться с нею"; и  царь  тотчас же позволил  ему,  и  Шамс-ад-дин  вошел  к  ней,  в  дом  своего  брата Нур-ад-дина. И он повел взором по сторонам и поцеловал пороги в  доме  и подумал о своем брате Нур-ад-дине Али, который умер на чужой стороне,  и заплакал и произнес:

   "В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы [51],

   Целую я там то ту, то другую стену.

   Но любит душа не стены того жилища,

   А любит душа того, кто живал в жилище".

   И он прошел через дверь в большой двор и увидел другую дверь,  с  каменными сводами, выложенную разным мрамором всех  цветов,  и  прошел  по долгу и осмотрел его и обвел его взором -  и  увидел  имя  своего  брата Нур-ад-дина, написанное там золотыми чернилами.

   И, подойдя к надписи, он поцеловал ее и заплакал, и вспомнил о разлуке с братом и произнес такие стихи:

   "Расспрашивал солнце я о вас, лишь взойдет оно,

   И молнию вопрошал, едва лишь блеснет она.

   И сплю я, свиваемый и вновь развиваемый

   Рукою тоски, но все ж на боль я не жалуюсь.

   Любимые, если время долго уж тянется,

   То знайте - разлука на куски растерзала нас,

   И если моим глазам вы дали б увидеть вас,

   То было бы лучше так и мы б с вами встретились.

   Не думайте, что другим я занят! Поистине,

   Не может душа моя к другому любви вместить".

   И он пошел дальше и  пришел  к  комнате  жены  своего  брата,  матери Бедр-ад-дина Хасана басрийского. А она во время отсутствия сына, не  переставая, рыдала и плакала, и когда годы продолжились над нею, она  сделала сыну мраморную гробницу посреди комнаты и плакала над  ней  днем  и ночью и спала только возле этой гробницы.

   И когда везирь пришел к ее жилищу, он, остановившись за дверью, услышал, как она говорит над гробницей:

   "Могила, исчезла ли в тебе красота его?

   Погас ли в тебе твой свет, сияющий лик его?

   Могила, могила, ты не сад и не свод небес, -

   Так как же слились в тебе и месяц и ветвь?"

   И когда она говорила, вдруг вошел к ней везирь Шамс-ад-дин и поздоровался с нею и сообщил ей, что он брат ее мужа, а потом он рассказал, что случилось, и разъяснил ей всю историю, и поведал, что  ее  сын  Бедрсад дин Хасан провел целую ночь с его дочерью десять лет тому назад, а утром исчез. "А моя дочь понесла от твоего сына и родила мальчика, который  со мной, и он твой внук и сын твоего сына от моей дочери".

   И, услышав весть о своем сыне и увидев своего деверя, она упада к его ногам и стала целовать их, говоря:

   "Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли!

   Он доставил мне наилучшее, что я слышала.

   Будь доволен он тем, что порвано, подарила бы

   Ему душу я, что истерзана расставанием".

   Потом везирь послал за Аджибом, и когда он пришел, его  бабка  обняла его и заплакала, и везирь Шамс-ад-дин сказал ей: "Теперь не  время  плакать, теперь время тебе собираться, чтобы ехать с нами в земли  египетские. Быть может, Аллах соединит нас и тебя с твоим сыном и моим  племянником!"

   И она отвечала: "Слушаю и повинуюсь!" - и тотчас же поднялась и  собрала свои вещи, и сокровища, и девушек и немедленно снарядилась;  а  везирь Шамс-ад-дин пошел к султану Басры и простился с ним, и тот послал с ним подарки и редкости для султана Египта.

   И Шамс-ад-дин тотчас же выехал и, достигнув окрестностей  города  Дамаска, остановился в Кануне [52] и разбил палатки и сказал тем, кто был с ним: "Мы пробудем здесь неделю, пока не купим султану подарки и  редкости".

   И тогда Аджиб вышел и сказал евнуху:  "О  Ляик,  мне  хочется  прогуляться! Пойдем отправимся на рынок, пройдем в Дамаск  и  посмотрим,  что случилось с тем поваром, у которого мы ели, а потом ранили его в голову. Он оказал нам милость, и мы дурно поступили с ним".

   И евнух ответил: "Слушаю и повинуюсь!" И Аджиб вместе с евнухом вышел из палатки, движимый кровным влечением к отцу, и они тотчас же  вошли  в город и, не переставая, шли, пока не дошли до харчевни. И  они  увидели, что повар стоит в лавке (а время близилось к закату солнца), и случилось так, что он сварил гранатных зернышек. И когда они подошли к нему и  Аджиб взглянул на него, он почувствовал к нему влечение и увидел след удара камнем у него на лбу, и сказал ему: "Мир тебе! Знай, что мое сердце с тобою". И внутри Бедр-ад-дина все взволновалось, когда  он  взглянул  на мальчика, и сердце его затрепетало, и он склонил голову к земле и  хотел и не мог повернуть язык во рту, а потом он  поднял  голову,  униженно  и смиренно, и произнес такие стихи:

   "Стремился к любимым я, но только увидел их -

   Смутился и потерял над сердцем и взором власть.

   И в страхе, с почтением понурил я голову,

   И чувства свои я скрыть хотел, по не скрыл я их.

   И свитками целыми готовил упреки я, -

   Когда же мы встретились, я слова не вымолвил".

   Потом он сказал им: "Залечите мое сердце  и  поешьте  моего  кушанья. Клянусь Аллахом, едва я посмотрел на тебя, мое сердце затрепетало,  и  я последовал за гобой, будучи без ума". - "Клянусь Аллахом, ты нас любишь, - сказал Аджиб, - и мы съели у тебя кусочек, а ты возложил на  нас  последствия этого и хотел нас опозорить. Но мы съедим  у  тебя  что-нибудь, только с условием, что ты дашь клятву не выходить за нами и не преследовать нас. Иначе мы больше не вернемся к тебе; а мы пробудем Здесь  неделю, пока мой дед не купит подарки для царя".

   И Бедр-ад-дин сказал: "Быть по-вашему!" И Аджиб  с  евнухом  вошли  в лавку, и тогда Бедр-ад-дин подал им мяску с гранатными зернышками, и Аджиб сказал: "Поешь с нами! Может быть, Аллах облегчит  нашу  тяготу".  И Бедр-ад-дин обрадовался и стал есть с ними, уставясь в  лицо  Аджиба,  и его сердце и чувства привязались к нему; но Аджиб сказал: "Не говорил ли я, что ты влюбленный и надоедливый! Довольно тебе глядеть мне  в  лицо!"

И, услышав слова своего сына, Бедр-ад-дин произнес:

   "Для тебя в душе сохранил я тайну сокрытию:

   Обвита молчаньем моим она, не узнать ее.

   И позорящий светоносный месяц своей красой

   И той прелестью, что подобна утру светящему,

   Твой блестящий лик в нас желанья будит, - конца им нет,

   И сулит свиданья и долгие и частые.

   Ужель растаю от жара я, раз твой лик - мой рай,

   И умру ль от жажды, коль райский ключ мне слюна

   твоя"

   И Бедр-ад-дин стал кормить то Аджиба, то евнуха, и они ели,  пока  не насытились, а потом встали, и Хасан басрийский поднялся и  полил  им  на руки воды и, отвязав от пояса шелковую салфетку, вытер им руки и  опрыскал их розовой водой из бывшей у него фляги. И потом он вышел из лавки и вернулся с кружкой питья, смешанного из розовой воды с мускусом, и, поставив ее перед ними, сказал: "Довершите вашу милость!"

   И Аджиб взял и отпил и протянул кружку евнуху, и они пили, пока у них не наполнились животы, и оба насытились до сытости, необычайной для них.

И после того они ушли и торопились, пока не достигли  палаток,  и  Аджиб пошел к своей бабке, матери его отца, Бедр-ад-дина Хасана, и она поцеловала его и подумала о своем сыне Бедр-ад-дине Хасане и вздохнула и стала плакать, и затем сказала:

   "Я прежде надеялась, что снова мы встретимся, -

   Ведь жить, когда вы вдали, мне больше не хочется,

   Клянусь я, в душе моей одно лишь стремленье к вам,

   И тайны Аллах, господь, сокрытые ведает".

   И затем она спросила Аджиба: "О дитя мое, где ты был?" И он  ответил: "В городе Дамаске". И тогда она подала ему миску гранатных  зернышек  (а они были не очень сладкие) и сказала евнуху: "Садись с господином!"

   И евнух воскликнул про себя: "Клянусь Аллахом, нет  у  пас  охоты  до еды!" - и сел; а что до Аджиба, то, когда он сел, его живот был наполнен тем, что он съел и выпил. И он взял кусок хлеба и обмакнул его в гранатные зернышки и съел, и нашел их недостаточно сладкими, так как был  сыт.

"Фу! Что это за мерзкое кушанье!" - воскликнул он. И его бабка  сказала: "О дитя мое, ты хулишь мое кушанье, а я сама его варила, и никто не умеет так его варить, как я, кроме твоего отца, Бедр-ад-дина Хасана". -  "О госпожа, - сказал Аджиб, - твоя стряпня отвратительна! Мы сейчас  видели в городе повара, который сварил таких гранатных зернышек, что  их  запах раскрывает сердца, а его кушанье хочется съесть целиком. А твое  кушанье в сравнении с ним ничего не стоит".

Услышав эти слова, бабка Аджиба пришла в сильный гнев и посмотрела на евнуха..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

 

Двадцать четвертая ночь

 

Когда же наступила двадцать четвертая ночь, она  сказала:  "Дошло  до меня, о счастливый царь, что бабка Аджиба, услышав его слова,  разгневалась и посмотрела на евнуха и сказала ему: "Горе тебе! Ты испортил моего внука, так как заходил с ним в харчевню!"

   И евнух испугался и стал отрицать и сказал: "Мы не    Заходили в харчевню, а только проходили мимо". - "Клянусь Аллахом, мы заходили и ели, и его кушанье лучше твоего!" - сказал Аджиб; и тогда его бабка поднялась и рассказала об этом брату своего мужа и вызвала  в  нем гнев на евнуха.

   И евнух явился к везирю, и тот сказал ему: "Зачем ты заходил  с  моим внуком в харчевню?"

   И евнух испугался и сказал: "Мы не заходили!"  Но  Аджиб  воскликнул: "Мы зашли и поели гранатных зернышек досыта, и повар напоил нас медом со снегом и с сахаром!" И везирь еще больше разгневался на евнуха и спросил его, но тот все отрицал.

   И тогда везирь воскликнул: "Если твои слова - правда,  сядь  и  поешь перед нами!" И евнух подошел и хотел есть, но не  мог,  и  бросил  кусок хлеба и сказал: "О господин мой, я сыт со вчерашнего дня!"

   И везирь понял, что он ел у повара, и велел  рабам  повалить  его,  и принялся его больно бить.

   И евнух завопил и сказал: "О господин, не бей меня, я  расскажу  тебе правду!" И тогда его перестали бить; и везирь воскликнул: "Говори по истине!" И евнух сказал: "Знай, что мы вошли в харчевню, когда повар варил гранатные зернышки, и он поставил их перед нами, и, клянусь Аллахом, я в жизни не ел ничего подобного им и не пробовал ничего сквернее того,  что перед нами".

   И мать Бедр-ад-дина Хасана рассердилась и сказала: "Непременно  пойди к этому повару и принеси от него миску  гранатных  зернышек!  Покажи  их твоему господину, и пусть он скажет, которые лучше и вкуснее". -  "Хорошо!" - сказал евнух; и она тотчас дала ему миску и полдинара, и он  отправился и, придя в харчевню, сказал повару: "Мы поспорили в  доме  моего господина о твоем кушанье, так как у них тоже готовили гранатные зернышки. Дай нам твоего кушанья на эти полдинара и берегись: мы  наелись  болезненных ударов за твою стряпню".

   И Бедр-ад-дин Хасан засмеялся и сказал: "Клянусь Аллахом,  этого  кушанья никто не умеет готовить, кроме меня и моей матери, а она теперь  в далеких странах!"

   И он взял миску и налил в нее кушанье и облил его сверху  мускусом  и розовой водой, и евнух забрал миску и поспешно пришел к ним.

   И мать Хасана взяла кушанье и попробовала его,  и,  увидев,  как  оно вкусно и отлично состряпано, она узнала, кто его стряпал, и  вскрикнула, а затем упала без чувств.

   И везирь оторопел, а потом брызнул на нее розовой водой,  -  и  через некоторое время она очнулась и сказала: "Если мой сын еще на  свете,  то никто не сварит  так  гранатных  зернышек,  кроме  него!  Это  мой  сын, Бедр-ад-дин Хасан, наверно и несомненно, так как это кушанье могу  готовить только я, и я научила Бедр-ад-дина его стряпать".

   И, услышав ее слова, везирь сильно обрадовался и воскликнул: "О,  как я стремлюсь увидеть сына моего брата! Увидим ли, что судьба соединит нас с ним! Мы просим о встрече с ним одного лишь великого Аллаха!"

   И везирь в тот же час и минуту поднялся и  кликнул  людей,  бывших  с ним, и сказал: "Пусть пойдут из вас двадцать человек к этой  харчевне  и разрушат ее, а повара свяжите его чалмой и притащите силой ко мне, но не причиняйте ему вреда!"

   И они сказали: "Хорошо!",  а  везирь  тотчас  же  поехал  в  "Обитель счастья" и, повидавшись с наместником Дамаска, ознакомил его с  письмами султана, которые были у него с собою; и наместник положил их на  голову, сначала поцеловав их, а потом спросил: "А где же твой обидчик?"  -  "Это один повар", - отвечал везирь. И наместник тотчас же велел  своим  придворным отправиться в его харчевню; и они пошли и увидели, что она разрушена и все в ней поломано, так как, когда везирь поехал  во  дворец,  ею люди сделали то, что он приказал, и сидели, ожидая возвращения везиря из дворца, а Бедр-ад-дин говорил: "Посмотри-ка! Что это такое нашли в  гранатных зернышках, что со мной случилось подобное дело?"

   И когда везирь вернулся от дамасского наместника (а тот разрешил  ему взять своего обидчика и выехать с ним), он вошел в палатку и  потребовал повара, - и того привели, скрученного чалмой. И Бедр-ад-дин  Хасан  посмотрел на своего дядю и горько заплакал и сказал: "О господин мой, в чем мой грех перед вами?" - "Это ты сварил гранатные  зернышки?"  -  спросил его везирь. "Да, - отвечал Бедр-ад-дин, - а вы нашли в  них  что-то,  за что следует снять голову?" - "Это наилучшее и наименьшее  возмездие  тебе!" - воскликнул везирь. И Бедрад-дин сказал: "О господин мой, не сообщишь ли ты мне, в чем мой грех?" - "Да, сию минуту", - отвечал везирь, и потом он крикнул слугу и сказал:  "Приведите  верблюдов".  И  они  взяли Бедр-ад-дина Хасана и положили в сундук, и заперли  его,  и  поехали,  и ехали, не переставая, до ночи. А потом они сделали привал, кое-чего поели и вынули Бедр-ад-дина и покормили его и положили обратно в сундук,  - и так это продолжалось, пока они не достигли Камры [53].

   И тогда Бедр-ад-дина Хасана вынули из сундука, и везирь спросил  его: "Это ты варил гранатные зернышки?" - "Да, о  господин  мой",  -  отвечал Бедр-ад-дин; и везирь сказал: "Закуйте его!" И его заковали и снова  положили в сундук и поехали,  и  когда  прибыли  в  Каир,  остановились  в ар-Рейдании [54]. И везирь велел вынуть Бедр-ад-дина Хасана из сундука  и приказал позвать плотника и сказал ему: "Сделай для него деревянную куклу". - "А что ты будешь с ней делать?" - спросил Бедр  ад-дин-Хасан.  "Я повешу тебя на кукле и прибью тебя к ней гвоздями и повезу тебя по всему городу", - отвечал везирь. И Бедрад-дин воскликнул: "За что ты  со  мной это сделаешь?" - "За то, что ты скверно  сварил  гранатные  зернышки,  - сказал везирь. - Как мог ты их так сварить, что в них  недоставало  перцу?" - "И за то, что в них не хватало перцу, ты со мной все это делаешь! - воскликнул Бедрад-дин. - Недостаточно тебе было меня заточить! И  кормили-то вы меня раз в день!" - "Не хватало перцу, и нет для тебя наказания, кроме смерти!" - сказал везирь. И Бедр-ад-дин изумился и опечалился о самом себе.

   "О чем ты думаешь?" - спросил его везирь. "О бестолковых умах, подобных твоему, - отвечал Бедр-аддин. - Будь у тебя разум, ты бы  не  сделал со мною этих дел". - "Нам надо тебя помучить, чтобы ты больше  не  делал подобного этому", - сказал везирь, а Бедр-ад-дин Хасан возразил:  "Поистине, ничтожнейшее из того, что ты со мной сделал, достаточно меня измучило!" Но везирь воскликнул: "Тебя непременно надо повесить!"  А  в  это время плотник готовил куклу, а Бедр-ад-дин смотрел. И так  продолжалось, пока не подошла ночь, и когда дядя Бедр-ад-дина взял его и бросил в сундук и сказал: "Это будет завтра!"

   И он подождал, пока не убедился, что Бедр-ад-дин заснул,  и,  сев  на коня, взял сундук, поставил его перед собою и въехал в  город,  и  ехал, пока  не  прибыл  к  своему  дому,  и  тогда  он  сказал  своей  дочери, Ситт-аль-Хусн: "Слава Аллаху, который соединил тебя с сыном твоего дяди! Поднимайся, убери комнату так, как она была убрана в вечер смотрин".

   И она встала и зажгла свечи, а везирь вынул исчерченную  бумажку,  на которой он нарисовал расположение комнаты, и они поставили все на место, так что видевший не усомнился бы, что это та же самая ночь смотрин.

   И после этого везирь приказал положить тюрбан Бедрад-дина  Хасана  на то же место, куда он положил его своей рукой, а также его шальвары и кошель, который был под тюфяком, а затем он велел своей дочери  раздеться, так же как в ночь смотрин, и сказал: "Когда войдет сын твоего дяди, скажи ему: "Ты заставил меня ждать, уйдя в покой уединения!" И пусть  он  с тобой переночует до утра, а тогда мы ему покажем записанные числа".

   Потом везирь вынул Бедр-ад-дина из сундука, раньше  сняв  с  его  ног оковы и освободив его от того, что на нем было, так  что  он  остался  в тонкой ночной рубашке, без шальвар (а он спал, ничего не зная).

   И по предопределенному велению Бедр-ад-дин перевернулся и проснулся и увидел себя в освещенном проходе и сказал себе: "Это испуганные грезы!"

   И он встал и прошел немного до второй двери и посмотрел, -  и  вдруг, оказывается, он в той комнате, где перед ним открывали невесту, и  видит балдахин, и скамеечку, и свой тюрбан, и вещи.

   И, увидя это, Бедр-ад-дин оторопел и стал переступать с ноги на  ногу и воскликнул: "Сплю я или бодрствую?"

   И он принялся тереть себе лоб и с изумлением говорил: "Клянусь  Аллахом, это помещение невесты, где ее открывали для меня! Где же я? Я  ведь был в сундуке!"

   И пока он говорил сам с собою, Ситт-аль-Хусн вдруг подняла край полога и сказала: "О господин мой, не войдешь ли ты? Ты задержался  в  покое уединения". И когда    Бедр-ад-дин услышал ее слова и увидел ее,  он  рассмеялся  и  сказал: "Поистине, это спутанные грезы!"

   Потом он вошел и стал вздыхать, размышляя о том, что случилось, и  не зная, что думать, и все происшедшее стало ему неясно,  когда  он  увидел свой тюрбан и шальвары и кошель, в котором была тысяча динаров.

   "Аллах лучше знает! Это спутанные грезы!" - воскликнул  он.  И  тогда Ситт-аль-Хусн сказала ему: "Что это, ты, я вижу, смущен  и  удивлен?  Не таким ты был в начале ночи!" И Бедр-ад-дин засмеялся и спросил: "Сколько времени меня с тобою не было?" И она воскликнула:    "Спаси тебя Аллах! Имя Аллаха вокруг тебя! Ты только вышел за  нуждою и возвращаешься. Ты потерял ум!"

   И Бедр-ад-дин, услышав это, засмеялся и сказал: "Ты права! Но когда я вышел от тебя, я забылся в домике с водой и видел во сне, что я сделался поваром в Дамаске и прожил там десять лет, и будто ко мне пришел  кто-то из детей вельможи и с ним был евнух..."

   И тут Бедр-ад-дин Хасан пощупал рукой лоб и, найдя на нем след удара, воскликнул: "Клянусь Аллахом, о госпожа моя, это как будто  правда,  так как он ударил меня по лбу и ранил меня. Похоже, что это наяву было!"

   Потом он сказал: "Когда мы обнялись и заснули, мне приснилось,  будто я отправился в Дамаск без тюрбана и без шальвар и сделался поваром..." И он простоял некоторое время растерянный и сказал: "Я  как  будто  видел, что я сварил гранатных зернышек, в которых было  мало  перцу...  Клянусь Аллахом, я, наверно, заснул в комнате с водой и видел все это во сне!.."

- "Заклинаю тебя Аллахом, что ты еще видел во сне, кроме этого?" - спросила Ситт-аль-Хусн; и Бедр-ад-дин Хасан рассказал ей и добавил: "Клянусь Аллахом, если бы я не проснулся, они бы, наверное, распяли меня на деревянной кукле!" - "За что же?" - спросила Ситт-аль-Хусн.  "За  недостаток перца в гранатных зернышках, - ответил Бедр-ад-дин. - Они как будто разрушили мою лавку, разбили всю мою посуду и положили меня в сундук, а потом привели плотника, чтобы сделать для меня виселицу, так как они хотели меня повесить. Слава же Аллаху за то, что все это случилось  со  мною во сне, а не произошло наяву!"

   И Ситт-аль-Хусн засмеялась и прижала его к своей  груди,  и  он  тоже прижал ее к груди, а после, подумав, сказал: "Клянусь Аллахом, похоже на то, что это было несомненно наяву! Не знаю, в чем тут дело!"

   И он заснул, недоумевая о своем деле, и то говорил:  "Я  грезил",  то говорил: "Я бодрствовал", - и так продолжалось до утра, когда к нему вошел его дядя, Шамс-аддин, везирь, и поздоровался с ним.

   И Бедр-ад-дин Хасан посмотрел на него и воскликнул: "Клянусь Аллахом, не ты ли это велел меня скрутить и прибить меня гвоздями и разрушить мою лавку из-за того, что в гранатных зернышках недоставало перцу?" И  тогда везирь сказал ему: "Знай, о дитя мое, что истина выяснилась, и стало явно то, что было скрыто. Ты - сын моего брата, и я сделал это, чтобы убедиться, что ты тот, кто вошел к моей дочери той ночью. А  убедился  я  в этом только потому, что ты узнал комнату и узнал твою чалму и  шальвары, и твое золото и бумажку, что написана твоим почерком, ту, которую  написал твой родитель, мой брат. Я не видел тебя прежде этого и не знал  тебя, а твою мать я привез с собою из Басры".

   И после этого он бросился к Бедр-ад-дину и  заплакал,  и  Бедр-ад-дин Хасан, услышав от своего дяди такие слова, до крайности удивился и обнял своего дядю, плача от радости. А потом везирь сказал ему: "О  дитя  мое, всему этому причиной то, что произошло между мной и твоим отцом", - и он рассказал ему, что случилось у него с бра том и почему тот уехал в  Басру.

   Затем везирь послал за Аджибом; и, увидев его, его  отец  воскликнул: "Вот тот, кто ударил меня камнем!" А везирь сказал: "Это  твой  сын".  И тогда Бедр-ад-дин кинулся к нему и произнес:

   "Я немало плакал, когда случилось расстаться нам,

   И пролили веки потоки слез в печали.

   И поклялся я, что когда бы время свело нас вновь,

   О разлуке я поминать не стал бы устами.

   Налетела радость, но бурно так, что казалось мне,

   Что от силы счастья повергнут я в слезы".

   И когда он кончил свои стихи, вдруг подошла его мать и кинулась к нему и сказала:

   "Мы сетовали при встрече на силу того, что скажем;

   Не выразить ведь печали устами гонца вовеки".

А затем его мать рассказала ему, что случилось после  его  исчезновения, и Хасан рассказал ей, что он перенес, - и они возблагодарили Аллаха великого за то, что встретились друг с другом.

Потом везирь Шамс-ад-дин отправился к султану, через  два  дня  после того, как он прибыл, и, войдя к нему, поцеловал перед ним землю  и  приветствовал его, как приветствуют царей; и султан обрадовался и улыбнулся ему в лицо и велел ему приблизиться, а потом расспросил его о  том,  что он видел в путешествии и что с ним произошло во время поездки.

   И Шамс-ад-дин рассказал ему всю историю от начала до конца; и  султан сказал: "Слава Аллаху, что ты получил желаемое и возвратился  невредимый к семье и детям! Я непременно должен увидеть  твоего  племянника  Хасана басрийского, приведи его завтра в диван". - "Твой раб явится завтра, если захочет Аллах великий", - ответил Шамс-ад-дин, а затем пожелал султану мира и вышел; а вернувшись домой, он рассказал сыну своего брата, что султан пожелал его видеть, и Хасан басрийский сказал: "Раб послушен приказанию владыки!"

   Словом, он  отправился  к  его  величеству  султану  со  своим  дядей Шамс-ад-дином и, явившись пред лицо его, приветствовал его  совершеннейшим и наилучшим приветствием и произнес:

   "Вот землю целует тот, чей сан вы возвысит

   И кто во стремлениях успеха достиг своих.

   Вы славой владеете, - и те лишь удачливы,

   Чрез вас кто надеется, быв низким, высоким стать".

   И султан улыбнулся и сделал ему знак сесть, и он сел подле своего дяди Шамс-ад-дина; а потом царь спросил его об его имени, и Хасан  сказал:

"Я недостойнейший из твоих рабов, прозываемый Хасаном басрийским,  молящийся за тебя ночью и днем".

   И султану понравились его слова, и он  пожелал  испытать  его,  чтобы проявилось, каковы его знания и образованность, и спросил:  "Хранишь  ли ты в памяти како-нибудь описание родинки?" - "Да, - ответил Хасан и произнес:

   Любимый! Всякий раз, как его вспомню,

   Я слезы лью, и громко я рыдаю.

   Он с родинкой, что красотой и цветом

   Зрачок очей напомнит или финик".

   И царь одобрил это двустишие и сказал Хасану:  "Подавай  еще!  Аллаха достоин твой отец, и да не сломаются твои зубы!" И Хасан произнес:

   "Клянусь точкой родинки, что зернышку мускуса

   Подобна! Не удивись словам ты сравнившего, -

   Напротив, дивись лицу, что прелесть присвоило

   Себе, не забывши взять мельчайшего зернышка".

   И царь затрясся от восторга и сказал ему: "Прибавь мне, да  благословит Аллах твою жизнь!" И Хасан произнес:

   "О ты, чей лик украсила родинка,

   Что мускусу подобна на яхонте, -

   Не будь жесток и близость даруй ты мне,

   Желание и пища души моей!"

   "Прекрасно,  о Хасан,  ты  отличился  вполне! -  воскликнул  царь.  - Разъясни нам, сколько значений имеет слово "аль-халь" в арабском языке?" - "Да  поддержит  Аллах  царя, пятьдесят  восемь  значений,  а говорят - пятьдесят", - ответил Хасан. И царь сказал: "Ты прав! - а потом спросил: Знаешь ты, каковы отдельные качества красоты?" - "Да, - отвечал Хасан, - миловидность лица,  гладкость  кожи,  красивая  форма  носа  и привлекательность черт,  а  завершение красоты - волосы. И все это объединил еще аш-Шихаб-аль-Хиджази в стихах, размером реджез. Вот они:

   Липу краса, скажи, должна присуща быть,

   И коже гладкость. Будь же проницательным!

   За красоту все хвалят нос, поистине,

   Глаза ж прекрасных знамениты нежностью.

   Да! А устам присуща прелесть, сказано;

   Пойми же то, да не утратишь отдых ты!

   Язык быть должен острым, стан изящным быть,

   Чертам лица быть следует красивыми.

   Верх красоты же, говорится, - волосы.

   Внемли же ты стихам моим и краток будь!"

   И царь порадовался словам Хасана и обласкал его и спросил: "Что означает поговорка: "Шурейх [55] хитрее лисицы?" И Хасан  отвечал:  "Знай,  о царь, - да поддержит тебя Аллах великий, - что Шурейх в дни моровой язвы удалился в Неджеф [56], и когда он вставал на молитву,  приходила  лисица и, стоя против него, подражала ему, отвлекая его от молитвы. И когда это продлилось, он снял однажды рубаху и повесил ее на трость, вытянув рукава. а сверху надел свой тюрбан и перевязал рубаху  у  пояса  и  поставил трость на том месте, где молился. И лисица, как всегда, пришла и  встала напротив, а Шурейх подошел к ней сзади и поймал ее, -  и  сказано  было, что сказано".

   И, услышав то, что высказал Хасан басрийский, султан сказал его дяде, Шамс-ад-дину: "Поистине, сын твоего брата совершенен в области словесных наук, и я не думаю, чтобы подобный ему нашелся в Каире!" И Хасан басрийский поднялся и облобызал землю перед султаном и сел,  как  садится  невольник перед своим господином.

   И султан, узнавши поистине, какие достались Хасану басрийскому знания в словесности, обрадовался великой  радостью  и  наградил  его  почетной одеждой и назначил его на дело, которое могло бы  помочь  ему  поправить свое положение; а после того Хасан басрийский поднялся и поцеловал землю перед султаном и, пожелав ему вечного величия, попросил позволения  уйти вместе со своим дядей, везирем Шамс-ад-дином.

   И султан позволил ему, и он вышел и пришел со своим дядей домой, и им подали еду, и они поели того, что уготовил им Аллах, а затем, покончив с едой, Хасан басрийский вошел в покой своей жены Ситт-аль-Хусн и  рассказал ей, что с ним произошло в присутствии султана;  и  она  воскликнула: "Он непременно сделает тебя своим сотрапезником и  в  изобилии  пожалует тебе награды и подарки!

   По милости Аллаха ты блещешь светом своих совершенств,  словно  величайшее светило, где бы ты ни был, на суше или на море". - "Я  хочу  сказать ему хвалебную касыду, чтобы любовь ко мне увеличилась в  его  сердце", - сказал Хасан. И его жена воскликнула: "Ты это решил удачно! Подумай хорошенько и постарайся сказать получше. Я так и вижу, что он  ответит тебе приязнью".

   И Хасан басрийский удалился в сторонку  и  старательно  вывел  стихи, стройные по построению и прекрасные по смыслу. Вот они:

   Высшей славы повелитель мой достиг,

   И стезей великих, славных он грядет.

   Справедливыми все страны сделал он,

   Безопасными и путь закрыл врагам.

   Это набожный и прозорливый лев;

   Царь, ты скажешь, или ангел - он таков.

   Все богатыми уходят от него,

   Описать его в словах бессилен ты.

   В день раздачи он сияет, как заря,

   В день же боя темен он, как ночи мрак.

   Его щедрость охватила шеи нам,

   Над свободными он милостью царит.

   Да продлит Аллах надолго его век

   И от гибельной судьбы да сохранит!

   И, окончив писать эти стихи, он послал их его  величеству  султану  с одним из рабов своего дяди, везиря Шамсад-дина; и царь ознакомился с ними, и его сердце обрадовалось им, и он прочел их тем, кто был перед ним, и они восхвалили Хасана великой похвалой. А потом султан призвал  его  в свою приемную и, когда он явился, сказал ему: "С сегодняшнего дня ты мой сотрапезник, и я назначаю тебе ежемесячно тысячу дирхемов,  кроме  того, что я определил тебе раньше".

   И Хасан басрийский поднялся и трижды поцеловал перед султаном землю и пожелал ему вечной славы и долгой жизни. И после этого сан  Хасана  басрийского возвысился, и слух о нем полетел по странам, и он  пребывал  со своим дядей и семьей в прекраснейшем состоянии и приятнейшей жизни, пока не застигла его смерть".

   Услышав из уст Джафара эту историю, Харун ар-Рашид удивился и сказал: "Должно записать эти происшествия золотыми чернилами!"

   Затем он отпустил раба и приказал назначить  юноше  на  каждый  месяц столько, чтобы его жизнь была хороша, и подарил ему от себя наложницу, и юноша стал одним из его сотрапезников.

   Но это нисколько не удивительнее сказки о  портном,  горбуне,  еврее, надсмотрщике и христианине, и того, что с ними случилось".

   "А как это было?" - спросил царь.

Примечания

   40. Гизе - в средние века небольшой городок к западу от Каира; в  настоящее время - предместье столицы Египта.

   41. Аль-Кальюбия (точнее: аль-Кальюб) - город в  десяти  километрах  к северу от Каира.

   42. Бельбейс (Бильбнс) и ас-Саидия - пункты остановки на пути из Каира в Сирию.

   43. Халеб (Алеппо) - город в Северной Сирии.

   44. Фарджия - верхняя одежда вроде халата с длинными и широкими  рукавами.

   45. Тобба - согласно легенде, титул царей могущественного древнеарабского племени, обитавшего в Южной Аравии.

   46. Кесарями в средневековой арабской литературе именовали  византийских императоров.

   47. "Комната отдохновения", "покой уединения", "домик с водой" -  отхожее место.

   48. Тарбуш - ермолка, на которую наматывается тюрбан.

49. Мечеть сынов Омейи или омейядская мечеть - один из  замечательнейших памятников мусульманской архитектуры - была построена шестым халифом династия Омейядов Валидом I (правил с 705 по 715 год).

50. Химс, Диар-Бекр, Мардин, Мосул - города в Сирии, на пути из Дамаска в Басру.

51. Лейла (ночь) - имя возлюбленной Кайса, прозванного "Меджнун" (бесноватый). Легенда об их любви очень популярна на Востоке;  она  легла  в основу поэмы "Лейла и Меджнун" великого азербайджанского поэта Низами.

52. Канун - местечко к северу от Дамаска, где останавливались караваны путешественников.

53. Камра - селение на пути из Дамаска в Каир.

54. Ар-Рейдания - селение к северо-востоку от Каира.

55. Шурейх - законоводец первых времен ислама.

56. Неджеф - небольшой город в пределах современного Ирака.

Дополнительно

1001 ночь. Арабские сказки