Логотип Dslov.ru   Телеграмм   Вконтакте

Дело Овсянникова (Судебные речи, В.Д. Спасович)

"Судебные речи" — сборник судебных речей (1871 г.) известного русского юриста (1829 – 1906).

Спасович Владимир Данилович
(художник Репин И.Е.)
Спасович Владимир Данилович (художник Репин И.Е.)

4. Дело Овсянникова[ 1 ]

С. Т. Овсянников (С.-Петербургский купец 1-й гильдии), А. П. Левтеев (ржевский купец 2-й гильдии), а также Д. А. Рудометов были преданы суду по обвинению в умышленном поджоге мельницы, застрахованной на сумму 700 000 руб.

Овсянников, являвшийся согласно заключенному им контракту с военным министерством поставщиком хлеба для нужд армии, арендовал принадлежавшую В. А. Кокореву мельницу, на которой и производился помол зерна. За период арендного пользования мельницей у него произошло ряд размолвок (о которых подробно говорится в речи Спасовича) с ее фактическим владельцем

В. А. Кокоревым и соарендатором Овсянникова -- Фейгиным. Эти размолвки могли отрицательно отразиться на делах Овсянникова, особенно потому, что после установления ряда злоупотреблений по контракту его деловой авторитет значительно пошатнулся в глазах военного ведомства. Как было установлено предварительным следствием, поджог мельницы в, этот период был в интересах Овсянникова, так как от ее уничтожения он мог получить значительную выгоду от страховых обществ. Кроме того, по делу было установлено и ряд других обстоятельств, свидетельствовавших о том, что поджог мог быть произведен Овсянниковым. Так, незадолго до пожара Овсянников увольняет несколько человек из обслуживающего мельницу персонала; по его указанию, за день до пожара, под видом необходимости приостановления работ, на мельнице из всех ее баков и труб выпускается вода, что впоследствии значительно затруднило мероприятия по тушению пожара. Главной же уликой в руках обвинительной власти было то, что языки пламени пожара были обнаружены и установлены одновременно в трех различных местах и на разных этажах здания. Это указывало на то, что пожар одновременно возник в различных местах, и косвенно свидетельствовало об умышленном его возникновении. В. Д. Спасович, выступая по делу в качестве поверенного гражданских истцов (страховых обществ "Якорь" и "Варшавское"), всесторонне рассматривает одну за другой все улики по делу и подводит суд к неотразимым выводам о том, что в данном случае был умышленный поджог, что он совершен в корыстных целях и что виновник пожара -- купец Овсянников.

Дело рассматривалось С.-Петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей с 25 ноября по 5 декабря 1875 г. {Интересно отметить, что по делу в качестве вещественного доказательства фигурировала гипсовая модель мельницы. Модель эта чрезвычайно способствовала убедительности аргументации и выводов обвинителя и гражданских истцов. (Сост. Ред.)}.

* * *

В делах уголовных, кроме немногих, которые производятся по частному обвинению, обвинителей может быть несколько. Из них один главный -- прокурор, который действует именем общего блага, во имя интересов общества и государства; он ведет дело, ничем, кроме своей совести, не стесняемый, может преследовать, может и отказаться от обвинения, что он и сделал в отношении к подсудимому Рудометову. Он предоставил право вам решить о его вине, не разобрав его вины. Но, кроме этой главной обвиняющей стороны, могут быть обвинители второстепенные, случайные, гражданские истцы, лица, потерпевшие от преступления, действующие ввиду своих особенных интересов и только в границах этих интересов. Эти интересы очерчивают около каждого из них круг, за который и выходить ему не следует. Когда является такой гражданский истец, то он должен совершенно ясно и точно определить, чего он ищет, с кого и на каком основании. Я заявил, что являюсь представителем страховых обществ и что иск их направлен не против всех подсудимых, а только против одного Овсянникова; что касается до других подсудимых, то иск к ним был бы преждевременным по следующим соображениям и причинам. Страховые общества суть общества, которые заключают страховые договоры, то есть такие лица, которые берут на свой страх опасность, могущую произойти от огня, вследствие несчастного случая. Платится им за это известная премия -- небольшая в сравнении с стоимостью сгоревшей вещи, и, хотя, бы вещь стоила сотни тысяч миллионов, страховые общества обязаны заплатить за погоревшее. Все страховые договоры весьма рискованы для страховых обществ: при недобросовестности страхователей, при учащении поджогов общества легко могут быть поставлены в невозможность удовлетворить своим обязательствам. Вот почему дело страхования больше чем всякое другое основано на личном доверии; страховым обществам необходимо знать, с кем они имеют дело: с добросовестными или недобросовестными людьми; для них чрезвычайно важно знать: кто такой страхователь, кому принадлежит имущество, которое отдается на страх. Страховать имущество предоставляется прежде всего самому собственнику, но в некоторых случаях право это предоставляется и посторонним третьим лицам. Но каким лицам и какое имущество. Конечно, не всякое: не могу я застраховать Казанский собор или дворец, не могу я застраховать всякий чужой дом. Подобное страхование имело бы вид пари о том, сгорит ли имущество или не сгорит, а пари есть сделка противозаконная и граждански недействительная. Страховать можно только такое чужое имущество, с которым связаны непосредственно интересы страхователя и связаны таким образом, что он берет на себя в каком-нибудь отношении обязательство страховать перед собственником или же в случае пожара теряет в горящей вещи свое собственное добро, так как эта вещь обеспечивала его, служила ему залогом. Таким образом, только арендатор или залогодержатель могут страховать чужое имущество. Эта мысль проведена во всех уставах страховых обществ,-- в том числе в таких, как "Варшавское" и "Якорь". Уставы эти все похожи одни на другие,-- я позволю себе сослаться на § 78 и 79 "Варшавского общества", по которым в случае пожара страховое общество вознаграждает за убытки лишь в той мере, в какой страхователь обязался в отношении владельца сгоревшего имущества. Таким образом, если страхователь не обязан был в момент пожара страховать в отношении владельца сгоревшего имущества, общество не платит никакого вознаграждения и не ответствует ни перед тем, который не доказал, что он обязался в каком-либо отношении перед владельцем имущества, ни перед тем, кому принадлежало имущество...

Председатель. На какие параграфы вы ссылаетесь.

Присяжный поверенный Спасович. На § 78 и 79 устава "Варшавского страхового общества" и на § 14 устава общества "Якорь". По правилам, установленным во всех страховых обществах, как в "Варшавском" так и в обществе "Якорь", непременно требуется, чтобы тот, кто застраховал чужое имущество, или тот, кому принадлежит имущество, при переходе его к новому приобретателю, донес обществу о перемене владельца или страхователя. Если же обществу не донесено о перемене владельца, о новом приобретателе имущества, договор страхователя признается недействительным. Таким образом, в настоящем деле является прежде всего возможность оспаривать платеж вознаграждения, во-первых, потому, что не было доказано, что Овсянников обязан по какому бы то ни было условию перед владельцем мельницы Кокоревым страховать эту мельницу, и, во-вторых, потому, что о перемене в лице владельца, которая состоялась вследствие выдачи данной на мельницу г. Кокореву, страховые общества не были ни страхователем, ни Кокоревым о том извещены. Но, кроме этой причины, есть еще другая, по которой, как я думаю, страховые общества не будут отвечать за убытки, происшедшие от пожара мельницы, если бы они были привлечены к ответственности в гражданском порядке. Дело в том, что страховые общества отвечают только за пожары, происходящие от случая. В уставах всех страховых обществ совершенно ясно определено, что страхование недействительно, когда пожар произошел от умысла страхователя; это выражено в § 101 устава Варшавского страхового общества и в § 30 п. 4-м устава общества "Якорь". Но между пожаром от умысла и пожаром от случая есть промежуточная область пожаров от неумышленной вины страхователя, от его неосмотрительности, небрежения о застрахованном, неуменья распоряжаться, от такой явной неосторожности, которая обнаруживает полное невнимание и к собственному интересу, и к, интересу тех лиц, которым передан риск от опасности, то есть к интересам страховых обществ. Вопрос спорный: отвечают ли страховые общества за убытки от всякого пожара, который произошел от неосторожности страхователя или его поверенных. Общества постарались оградить себя от убытков, занеся в свои уставы определение главных случаев, в которых они не отвечают за убытки, если по вине страхователя увеличена произвольно опасность от огня, если произойдут значительные перемены в страховом имуществе, увеличивающие эту опасность. В уставе Варшавского страхового общества, в § 103, говорится, что размер премий зависит от большей или меньшей опасности от огня, а в § 104 упомянуто о кладке водяных труб. В уставе же общества "Якорь" сказано, прямо в § 14, что если владелец произведет такие изменения в составе своего имущества, которые увеличивают опасность от огня, тогда страхование делается недействительным. Вы сами, господа присяжные заседатели, видели из настоящего дела, что подобная перемена произошла в объявлении, подписанном Овсянниковым 20 декабря и поданном в Варшавское страховое общество, а потом и в общество "Якорь", где было произведено дополнительное страхование. Овсянников предупредил, что он содержит бак большого размера, наполненный водой, от которого идут трубы с 8 кранами. Кроме того, в объявлении сказано, что на мельнице имеется известное число сторожей. На основании этих данных я полагаю, что в гражданском порядке процесс об уплате обществами пожарных убытков едва ли мог со стороны страхователя рассчитывать на успех. Но так как страхование во всяком случае безусловно недействительно, если пожар произошел от злого умысла страхователя, то, не дожидаясь, пока гражданский иск будет предъявлен, общества имеют возможность прежде всего примкнуть к уголовному делу, которое возникло раньше гражданского, которое может производиться только по прокурорскому обвинению и только в настоящую минуту. Каждому моменту отношений приличен известный образ действия, известная тактика.

Теперь я могу присоединиться к обвинению. и доказывать, что поджог произошел от злого умысла. Затем, если бы я здесь проиграл, то тогда только придется доказывать, что поджог произошел от неосторожного обращения с огнем агентов г. Овсянникова. Но эти мои отношения касаются ныне только г. Овсянникова и только к нему одному я могу простирать требование об уничтожении страхования вследствие злого умысла, потому что только он один был страхователем; Левтеев и Рудометов не состояли с обществами ни в каких договорных отношениях. Только в том случае, если бы ныне Левтеев и Рудометов были признаны одни, без Овсянникова, учинившими поджог, если бы я потерпел отказ в требовании, обращенном к Овсянникову, и если бы я потерял и гражданское дело, которое, как я думаю, можно вести на тех основаниях, которые я изложил вам, явилась бы возможность искать еще вознаграждения за убытки, происшедшие от пожара, с Левтеева и Рудометова, как лиц, обвиненных в поджоге без участия в этом поджоге Овсянникова. Таким образом, эти последние лица стоят ныне вне дела, и об них я буду говорить только вскользь, насколько они были исполнителями его приказаний, лицами, через которых он приводил свою мысль в исполнение.

Мое положение несколько различно от положения прокурора. Он действовал именем общественного блага, именем страдающих солдат; он смелой рукой раскрывал вам те язвы, которые точат нашу администрацию, и бессилие администрации в борьбе с этим злом. Я не могу идти этим путем, я должен ограничиться только областью голых и сухих фактов. Я полагаю, что в рамках этой задачи я могу принести известную долю пользы, если сгруппирую и сопоставлю удостоверенные факты таким образом, чтобы из них прямо и непосредственно вытекало заключение. Я пойду иным путем, нежели товарищ прокурора, и прежде всего постараюсь на прочных основаниях установить факт поджога мельницы без отношения к тому, кто ее сжег.

Здание мельницы громадное. Оно принадлежит к числу немногих в Петербурге. Оно стоило около миллиона рублей. Здание это так велико со своими четырьмя этажами, чердаком и подвалом, что невольно задумаешься: и сжечь-то его не скоро сожжешь. Мы знаем, что во время пожара мельницы огонь был так силен, что кирпич остекловился, что он раскалывается теперь пластами, как грифель, что в здании вокзала Варшавской железной дороги, через канал, полопались в окнах стекла от жара, что мука горела еще в течение двух недель, после пожара. Здание громадное, но и громадное здание можно сжечь, если дать огню достаточно времени. Как же велико было время, которое потребовалось для того, чтобы обратить это здание в море пламени. Это время было крайне ограничено и определить его можно точно, минута в минуту, по видному всем циферблату вокзала Варшавской железной дороги, по которому рассчитывало время большинство свидетелей. Судебное следствие представило нам в этом отношения следующие данные: в половине пятого дворник Клоков вошел с улицы и через калитку, соседнюю с лестницей, где швейцар, вернулся в дворницкую и разбудил товарища Чернышева; Чернышев собрался в течение 10 минут, взглянул на циферблат Варшавской железной дороги; было как раз 4 часа 40 минут. С этого момента прошло еще несколько времени в тишине, спокойствии. Промежуток определяется показанием сторожевых пожарных на каланче нарвской части; эти сторожа, Яшенков и Яворский, показали здесь, что минут за 5--10 перед пожаром на мельнице вспыхнул огонь. Таким образом, опять подтверждается то же самое время -- 4 часа 40 минут. Прошло 1/4 часа совершенно спокойно. Затем огонь увеличивается и развивается с такой быстротой, что нарвская часть, самая ближайшая от мельницы,-- я полагаю, что она прилегала к месту пожара не более как в 5 минут,-- застала огонь внутри и везде дым. Затем прошло еще каких-нибудь минут 20, и уже нельзя было ничего спасти, кроме того отделения, где были жилые помещения. Таким образом, потребовалось не менее часа для того, чтобы пожар принял такие огромные размеры.

Кто наблюдал за началом пожара? В это время наблюдали за ним следующие лица: Яворский и Яшенков, которые никаких признаков огня не замечали до пяти часов без пяти минут. В то самое время, как они сторожат на каланче, близ угла Обводного канала, противоположного мельнице, сосед-домовладелец Пудов распоряжался счищать снег с своего дома; наблюдал еще Авденко, сторож при Варшавской железной дороге, у вокзала. Вдруг Яшенков и Яворский замечают за 5 минут до пяти струйки дыма не на дымогарной, главной трубе, которая стала выпускать дым через 1 1/2 часа, а в этот момент была совершенно чиста, но над магазинным отделением и зерносушильней одновременно; рефлекс огня, скользящий по стене, освещал внутренность двора. Яшенков и Яворский ударили тревогу, по сигналу собралась тотчас нарвская часть. В этот миг и Легоньков заметил искры, поднимающиеся над зданием по тому направлению, которое соответствует веялочной трубе; замечен был также дым и Пудовым, но Пудов не мог определить, откуда этот дым, он не наблюдал специально, выходил ли этот дым из главной трубы. Наконец, огонь замечен и Авденком, показание которого важно потому, что он прямо определяет время: в 5 часов, по циферблату Варшавской железной дороги.

Осветилось уже все здание с внутреннего двора; над крышей появились искры, и станция Варшавской железной дороги была совсем освещена. Вот все, что нам известно об обстоятельствах, относящихся до прибытия на место пожара других свидетелей, которых я считаю самыми достоверными по отношению к определению наружного вида, если так можно выразиться, этого пожара, а именно пожарных. Они съезжались отдельными командами. Я прошу вспомнить и расположить в вашей памяти порядок являющихся частей, потому что каждая часть действовала как один человек. Прежде других прискакала нарвская часть. Она прилетела на место пожара в то самое время, когда, как говорит пристав Агафонов, он, явившийся одновременно, видел уже пламя над главной трубой. Я не могу объяснить это показание иначе, как обманом чувств, потому что и по теории, которая лежит в плане защиты, и по теории, которой может следовать обвинение, факт этот невозможен. Никто из пожарных ни пламени, ни дыма в главной трубе не видел. Пожарные нарвской части позвонили в колокольчик к швейцару, и выходит Семенов, разбуженный уже Легоньковым. Они летят дальше к метальной лестнице и опять звонят, но лестница наверх заперта, им никто не отворяет. Они обогнули угол Измайловского, поехали до ворот по Обводному. Один из пожарных, брандмейстер Панасевич, показал странную вещь, которую также я объясняю, как и показание пристава Агафонова, явной ошибкой. В первом этаже по Измайловскому в двух крайних окнах к каналу он усмотрел выкидываемое на улицу пламя, вот из этого места (Спасович указывает по модели на кладовую); я полагаю, во всяком случае. что это не более как ошибка, что свидетель смешал обстоятельства. Я заключаю это из показаний пожарных той же нарвской части, которые все показывают, что пламени в это время вовсе не было ни по Измайловскому, ни по Обводному, а валил только густой дым из окон по Измайловскому и из подвальных окошек по Обводному. Если бы пламя было видно по фасаду с Измайловского, то, вероятно, они тут бы остановились, сделав заключение, которое сделал прибывший потом брандмайор Гранфельд, когда он приехал на мельницу и увидел огонь с Измайловского. По его словам, он удивился, почему нарвская часть не остановилась именно здесь тушить огонь.

Пожарные нарвской части сломали ворота на Обводном, объехали кругом и встали на дворе тут (показывает по модели на углубление, в котором спускаются рельсы от деревянной трубы из 3-го этажа веялки в 1-й этаж зерносушилки). Из тех показаний, которые были здесь даны относительно огня в веялочной трубе, самыми точными и обстоятельными представляются показания Ярышкина, Панасевича и Курашева, которые показывают следующее: горела веялочная труба. Но как она горела! Одни говорят, что огонь шел вверх -- так показывают Панасевич и Курашев; другие, например Ярышкин, говорит, что огонь шел вниз из веялки по трубе. Это последнее объяснение подтверждается свидетелем, швейцаром Семеновым, который вышел из швейцарской и, проходя через машинное отделение, видел, как огонь пробирается сверху вниз по зерносушильной трубе. Пожарные остановились здесь (указывает по модели на каменный помост и лестницу в подвал под веялочной трубой) и заметили, что вход из лесенки в подвал над помостом, где помещалась дверь, постоянно запертая, по показанию Морозова, совершенно темен, что спуск в подвал завален рогожами и снегом. Пожарные не видели за горящею трубой: никаких окошек, ни дверей в стене магазинного отделения.

Все эти окна и двери были заперты, а темнота свидетельствует, что в магазинном отделении, в подвальных этажах не было никакого огня. Минуты через 4 или 5 после нарвской прилетела часть коломенская, которая нам дала следующих свидетелей: брандмейстера Иконникова и рядовых Григорьева и Самсонова. Брандмейстер увидел 4 окна внизу, в подвале, к лестнице близ ворот, из которых клубился дым, выходя с искрами пламени. Он остановился здесь и послал Григорьева и Самсонова на навес; над тем местом множество дверей, выходящих из магазинного отделения подвального этажа; но они должны были спуститься, потому что огонь пробирался вверх в первый этаж и из первого во второй этаж, а в,о втором горели и падали ставни окон, из коих одна ударила самого Иконникова. Продолжая, однако, отстаивать фасад с Обводного канала, Иконников заметил, что огонь приближается по подвалу к кладовой, которая еще цела. Чтобы перенять огонь, Иконников послал Григорьева в эту кладовую через разломанное окошко подвала; в то самое время он приказал Самсонову поливать дверь из магазинного подвала в подвал кладовой из ствола, вставленного косвенно в разбитое окошко магазинного подвала. Таким образом, Самсонов обливал дверь, которую лизало пламя, а Григорьев отстаивал ту же дверь с другой ее стороны. Будучи в подвале кладовой, Григорьев дыма не чувствовал, все было цело, и, по словам Иконникова, после того выносили еще вещи из второго и третьего этажей кладовой, которая уже сгорела тогда, когда огонь, путешествовавший по верхнему этажу, перешел сюда сверху, после чего распространился далее. Таким образом, ошибка Панасевича обнаруживается вполне и показание его отпадает само собой. Эта часть здания больше всего цела, и огонь проник сюда гораздо позже, чем в другие отделения.

Третья пожарная часть, которая затем приехала, была спасская. Являются свидетелями: брандмейстер Маторин, рядовые Антонов и Иванов. Вместе с этими частями приехал и брандмайор Гранфельд. Так как огонь светил в окнах третьего этажа близ метальной лестницы, а двери этой лестницы всегда заперты и не охранялись швейцаром, то пришлось сломать двери. Сломали. Пожарные поднимаются, проходят по второму этажу мимо дверей, за которыми они не предчувствуют, что есть огонь, так как двери заперты с лестницы. Входят в третий этаж. Маторин открывает дверь и усматривает огонь вдали к Измайловскому проспекту, на расстоянии нескольких сажен. Маторин заключил, что здесь-то и есть самый рассадник огня, что этот огонь не скоро еще распространится, что, может быть, можно совладать с ним. Велено втащить трубу и накачивать с улицы. Но в это самое время вдруг неприятель-огонь зашел неожиданно в тыл действующим войскам: нежданно-негаданно выкинуло огонь из окон второго этажа лестницы и преградило пожарным всякий путь к отступлению. Огонь появился из той двери второго этажа, мимо которой проходили пожарные. Началось бегство. Кто бросал каску, кто топор. Спасаясь сквозь пламя, многие получили ожоги, рукав был оставлен на месте и сгорел; человека два-три были принуждены спускаться по водосточной трубе. Момент этот остался в памяти генерала Козлова, который приехал именно в ту минуту, когда говорили, что надо выручать пожарных. Таким образом, является еще третий огонь во втором этаже, ничем не объяснимый.

После спасской прибыли части: московская, казанская и рождественская. Брандмейстер рождественской части (Нобиков), самой отдаленной от места происшествия, приехавший из своего участка по четвертому номеру -- как я полагаю, никак не ранее, как через полчаса после начала пожара, рассказал, что ему специально поручено было взобраться на крышу еще не горевшего, как думали, здания зерносушилки. Он не мог добыть столь высокой лестницы, почему обошел зерносушилку со двора, выходящего на Обводный, выломал дверь, нашел внутри здания густой дым без пламени и весь громадный деревянный материал еще нетронутым. Дым был удушлив, и Новиков удалился.

Из всех этих данных выходит, несомненно,что огонь появился не в двух, а в трех различных местах: во втором этаже веялки с улицы, в третьем этаже той же веялки со двора и в подвальном этаже. Итак, было три огня. Но является вопрос: может быть, огни казались только отдельными, наблюдаемые снаружи, а в сущности огонь был только один. Может быть, он как дракон извивался из отделения в отделение, а никто не видел только этих изгибов и соединений. Следовательно, возникает вопрос, в каком отношении были огни. Соединялись ли они или не соединялись. Возникает, таким образом, и ставится задача -- объяснить: поджог ли был на мельнице, если будут доказаны три раздельных огня, или показать, из одного ли места он естественно развивался и проник во все остальные места, где он почти одновременно усмотрен. В последнем случае будет только несчастье, которое надо будет предать воле божьей. Рассмотрим оба противоположных объяснения.

Мельница состоит из многих частей. Есть одна часть: подземные трубы, часть, меньше других исследованная даже при составлении модели, так что только при судебном следствии, при расспросе Зоммера оказалось, что часть этих труб имела покатости, что там являлась по временам и вода из Обводного канала. Другая часть, та, которая, заключая в себе кочегарню, машинное отделение, квартиры служащих и контору, оканчивается лестницей со швейцаром. Часть эта содержит главную дымовую трубу и двигатель; она делает мельничный завод паровым. Она почти вся уцелела. Третья часть промеж двух лестниц -- швейцарской и метальной сгорела позже других. Она состоит из двух камер: одной с 32-мя жерновами и другой мучной. Четвертая часть состоит из веялки, кладовой и магазинов. Все эти помещения, до подвалов включительно, снабжены окошками, преграждающими к ним доступ воздуха снаружи. Из этих помещений магазинное отделение было холоднее и без воды, но в веялку, также холодную, проникали трубы с кранами от бака. Наконец, пятая часть: зерносушилка представляла собой строение, которое хотя и оконченное, но вовсе не было в действии. Часть эта имеет те же условия, то есть совершенно открыта для доступа воздуха, потому что здесь были одни только сетчатые переплеты вместо окон, и неизвестно, были ли на переплетах ставни или нет. Одним словом, воздух проникал в это отделение всюду. Вы, присяжные заседатели, конечно, изучили устройство этого здания несравненно лучше, чем знали его прежний владелец Фейгин и нынешний Кокорев. Вы изучили его лучше даже, чем те лица, которые весьма долгое время были на мельнице. Вы знаете, что рожь в кулях подвозилась в магазины. Мешки с этим хлебом через кладовую перетаскивались в этаж веялки; здесь они поднимались посредством элеваторов, хлеб высыпался в особые ящики, где обдиралась шелуха; затем он поступал в барабаны, которые очищали чистое зерно от шелухи. Мякина и труха отделялись посредством тяги в веялочную трубу, а зерно посредством архимедовых винтов проводилось сквозь мешальную лестницу к жерновам; здесь оно мололось, охлаждалось и потом передавалось тоже винтами в мучную камеру. В этой камере внизу мука набивалась в намоченные кули, которые зашивались в первом этаже веялочного отделения, проходили через кладовую и поступали в магазин. Из этого обзора устройства мельницы вы можете судить, что, если в отделениях кладовом, магазинном и даже веялочном, кроме третьего этажа, могла быть какая-нибудь пыль, то только мучная, а никак не мякинная. Вся мякина в 1870 и 1871 году тотчас же была выбрасываема на двор, а потом уже была направляема посредством веялочной трубы в подземные каналы сушильного отделения. Затем вспомните результаты научной экспертизы: мука горит с трудом, мучная пыль горит также с трудом; когда она в спокойном состоянии, то она не сообщает горения, а, напротив того, служит дурным проводником и во всяком случае не способствует горению. Вспышки пыли бывают только тогда, когда пыль мучная стоит облаком, то есть только тогда, когда мельница, бывает в полном действии. Таким образом, все гипотезы, которые могли быть построены на взрыве от мучной пыли, падают сами собой. Взрывов быть не могло, потому что пыль не стояла облаком, и взрыв разрушил бы здание, но ничего бы не зажег.

Перехожу к другим результатам экспертизы, не отделяя мнения Лисенкова и не противополагая его мнение чьему бы то ни было, например профессора Бутлерова. Я сказал, что единственный способ объяснить естественным образом происхождение пожара на мельнице -- это проследить последовательный ход огня по всем местам, где он усмотрен, от самого начала до конца. Говорят, что пожар начался внизу у главной дымовой трубы; что пылающий уголек, падая из чахла трубы внутрь, в подземный канал, зажег труху, что труха прогорела вся от главной трубы до зерносушилки, что горение ее повлияло на воспламенение веялочной трубы; а труба, горя, сообщила огонь веялочному отделению в третьем этаже. Но этого мало; надо еще доказать, что из третьего этажа веялки огонь прошел во второй и что он же прошел и в подвал магазинного отделения. Все эти условия непременно должны быть доказаны, если не со стороны своего правдоподобия, то, по крайней мере, со стороны своей возможности, хотя бы при малейшей степени вероятности. Вероятность каждого, из указанных мной предположений очень мала, как вы слышали из судебного следствия. Положим, что маленькие кусочки угля, небольшие потому, что только небольшие уносятся вверх тягой -- падали вниз, не долетев до отверстия трубы. Мы знаем, что эксперты совали и горячие угли в труху и что эти угли все-таки тухли, а труха даже от них не тлела. Положим, что при благоприятных условиях, которые не встречались при экспертизе, труха от какого-нибудь уголька могла загореться. Нужно предположить притом, что был непрерывный вал трухи, начинавшийся от этой трубы и шедший по всем ее изгибам, делая троекратные повороты и проходя под отверстиями, которые находились над каналами в зерносушильне. Весьма трудно предположить, чтобы такой вал лежал непрерывно и нигде не понижался, хотя наполовину или четверть дюйма; трудно предположить, чтобы он распространялся на всем протяжении. Чем ближе к трубе, тем более мелкая лежит пыль; чем ближе к веялке, тем больше куски трухи. Эксперты брали несколько сортов трухи, из которых два сорта совсем не горели. Если допустить, что в веялочном отверстии, в том месте, где Зоммер, как он говорит, по пояс погружался в труху, лежала только крупная труха в такой огромной куче, то надо допустить, что куски трухи были самые большие, то есть соответствующие тому сорту трухи, который не горел, когда его жгли эксперты. Но они не отрицают возможности того, что если бы опыт над тлением трухи был произведен в больших размерах, то, может быть, горение и произошло бы. Эксперты признали, что горение может быть и против тяги. Допустим, хотя это мало вероятно, что зажженная углем труха прогорела против тяги от трубы вплоть до веялки. Допустим, что тление трухи достигло каналов сушилки, в которых есть отверстие, заслоненное деревянными заслонками, кроме той последней из них, которая кончается не заслонкой, а спускающейся вниз воронкообразно или конически деревянной. трубой, составляющей продолжение канала зерносушильни, которую изобразил здесь на бумаге Зоммер. Если огонь шел, таким образом, по этой трубе под заслонками, которые были деревянные, то я не понимаю, каким образом не загорелись эти заслонки. Эти заслонки, а равно вход в трубу не могли вовсе загореться, по показанию одного из экспертов, если был промежуток воздуха между трухой. Другой эксперт допускал возможность действия теплоты и через промежуток воздуха при горении без пламени. Но опять, приходится недоумевать, почему же это тление не подействовало на заслонки, а подействовало только на то отверстие, к которому примыкает труба. Итак, если от тления могут загораться предметы при притоке к ним воздуха совершенно свободном, то огнем должна бы вспыхнуть прежде всего вся зерносушильня и загореться притом ранее проникновения огня до этой веялочной трубы. Если мы вспомним, что существовала тяга, что она шла по направлению к трубе, что тот эксперт по вентиляции, г. Флавицкий, который допускает ее не вообще на целом протяжении, а только местами, при общей тяге, существующей и неизменной, то при этой местной обратной тяге в трубе, если бы загорелось даже в том отверстии, которое сообщается прямо с веялкой, прежде бы огонь должен был сообщиться заслонкам, а через них -- той массе лесов, тем ящикам, которыми была наполнена сушилка; а между тем она осталась до последнего времени в целости. Но допустим, что огонь распространился таким образом и дошел до зерносушильни, положим, что загорелась труха и что огонь дошел до веялочного отделения. Все-таки и в этом случае не объясняется существование огня во втором этаже. Как мог огонь спуститься во второй этаж. Я бы мог легче допустить, что он поднялся в четвертый этаж. Но если даже и допустить, что огонь в третьем этаже имел какую-то неведомую связь с огнем во втором этаже, то предстоит полнейшая невозможность объяснить связь этих двух огней с огнем в подвальном этаже магазинов. Огонь этот существовал особо, этот огонь и те два других были наблюдаемы особо, они были видны в одно и то же время, потому что вторая часть, коломенская, прискакала в течение 2--3 минут и нашла подвал в полном горении. Кроме того, нужно указать пути, которыми этот огонь, бывший уже в веялке, соединился с огнем в подвале. Есть два сообщения между магазинным отделением и зерносушильней. Одно из этих сообщений -- через полуразрушенную лестницу с Обводного канала и подвальный под лестницей коридор. Лестница разрушена, валятся своды, но в подвальном коридоре, который только закоптел, есть пол, есть в нем также две двери, на одной двери, бывшей открытой во время пожара, на ее задней стороне, осталась еще мучная пыль; направление дыма по следам копоти показывает ход этого дыма из подвала в зерносушильню. Так как пламя не может пробираться, не уничтожая на пути деревянных предметов, так как сушильня была последним местом, которое вспыхнуло, когда все остальные части мельницы были уже объяты пламенем, то на основании данных, которые были замечены в подвальном этаже, нельзя строить другого предположения, как то, что сушильня, сначала не горевшая, была объята пламенем потому, что огонь из подвала по коридору подвального этажа проник из магазинного отделения в зерносушильню. Таким образом, нельзя себе представить такого предположения, чтобы огонь, проникший в сушильню, зашел из нее в. подвал и зажег в подвале магазинов рогожи и кули.

Остается рассмотреть другой возможный путь этого огня: через каменный помост под веялочной трубой. В подвальных этажах магазинного отделения против части стены, выходящей на уголок двора, обращенный к сушильне, имеются четыре окна и одни запертые двери. Все эти пять отверстий не были замечены пожарными, тушившими трубу, хотя они прямо и глядят в трубу, потому что они были совершенно темны. Под трубой есть каменный помост, в него спуск подземный, где лежали снег и рогожи, за спуском в подвале чуланчики и склады с одной-единственной отдушиной в магазин. Для цели защиты надо допустить, что из веялочной трубы огонь проник в этот подвал через проход под помостом и затем через чулан и отдушину. Но Морозов удостоверяет, что помещение под помостом было заперто. Пожарные, когда подошли к веялочной трубе, видели снег на лестнице, спускающейся под помост. Кроме того, оказывается, что брандмайор Гранфельд преспокойно ходил по лестнице, метальной и коридору первого этажа, над помостом и по платформе помоста и ничего не замечал. Таким образом, я полагаю, что предположение об огне, распространившемся этим путем, немыслимо, что оно несостоятельно и что, следовательно, огонь в магазинном отделении остается без всякого объяснения.

Итак, есть три огня. Я утверждаю, что три, а не два. Если бы один из этих огней даже и был объясним действием трубы, то два других совершенно необъяснимы. Но я думаю, что, кроме общности огней, нельзя допустить и происхождения огня в веялке переходом его из сушильни в веялку. Есть два обстоятельства, которые положительно устраняют возможность предполагать этот огонь сначала в сушильне от трухи, потом в веялке, а- именно, дым и запах. Дым не наблюдался в промежуток времени от пятницы или субботы до пожара, никто его не видел в субботу вечером и ночью на воскресенье, пожарные его не видели, несмотря на лунную ночь. Если и есть показания о дыме, который будто бы выходил из трубы в течение субботы, то разве только такие показания, которые весьма подозрительны. Показания эти принадлежат или чиновникам интендантства, которым верить особенно нельзя, по известным вам причинам, или служившим у Овсянникова приказчикам и то не всем. Что касается до запаха, то это такой признак, который должен быть замечен во всей окрестности, или же нужно предположить, что на Измайловском проспекте и на Обводном канале, где находится станция Варшавской железной дороги, на которую прибывают поезда в 12 часов вечера и на которую в это же время едет много народа,-- все эти приезжающие и отъезжающие были лишены чувства обоняния, потому что, по словам экспертов, одного фунта трухи достаточно для того, чтобы выгнать нас из этого помещения. Этот дым наполнил бы весь околоток, стлался бы до нарвской части; если бы он шел из подвального отделения, то выходил бы совершенно свободно через окна без стекол сушильни, гулял бы совершенно свободно по двору, наполняя воздух гарью. Таким образом, мы имеем факт крепкий, твердый, неопровержимый: три огня. Но, кроме этого факта, есть еще множество других странных, подозрительных обстоятельств, которые заставляют призадуматься и которые, в соединении с фактом существования трех отдельных огней, приводят к полному убеждению в том, что пожар мельницы был следствием поджога. Вспомните показания свидетелей Кузнецова и Козлова; три-четыре-пять взрывов в магазинах, как будто из пушки. Что это такое? Подумали, что это взрыв газа; послали в газовое общество. Приехал газовщик, приехало начальство; газометры оказались в порядке, газ не открыт; по вычислению газовщиков. 300 куб. футов газа израсходовано от 4-го до закрытия работ на мельнице, значит, взрывы не от газа. В том же помещении есть остатки бочек, какие-то обручи, вообще такие вещи, которым не следовало храниться в магазинном отделении. Другая странность: видев копию с паровиков, вы знаете, что в подвале под швейцарской есть главный водопроводный кран от городского водопровода. Казалось бы, что первая мысль во время пожара должна бы была быть та, чтобы открыть этот кран. Служащие на мельнице отнекиваются, говорят, хотели открыть, но не решились, потому что едва ли бы трубы действовали вследствие того, что часть их была расплавлена. Приходит водопроводчик Березовский в 8 часов, находит воду; на полу в кочегарке течет вода. Допустим, что главный кран водопровода открыт без злого умысла кем-нибудь из посторвнних, который остался недопрошенным; но зачем же этой воде быть в котлах паровиков. Вода в котлы могла пойти только через питательные снаряды; нужно открыть клапаны, сообщающие эти питательные снаряды с водопроводными трубами. Следовательно, была чья-то рука, которая направила эту воду в котлы после того, как вода, по уверению всех служащих, была выпущена оттуда накануне пожара по приказанию Левтеева, и только в 7 часов вечера, в воскресенье, следовательно, после пожара, Левтеев приказал Кильпио выпустить эту воду из котлов. Впуск воды в котлы имеет чрезвычайно важное значение; она была не нужна там при бездействии мельницы. Если бы огонь распространился по кочегарне, то котлы взорвало бы, а всю кочегарню разнесло бы.

В довершение всего есть еще обстоятельство, не только подозрительное, а прямо наводящее на мысль о поджоге. Это выпуск коды из труб, как водопроводных и пожарных, так и из бака по прямому приказанию Левтеева. Были две машины: маленькая донка и большая машина, работающая в 200 или в 250 сил. Можно было остановить большую машину, но незачем, было снимать золотники. Зачем было класть это в кладовую. Незачем, как говорили об этом механики. Золотники могли остаться, но если они были сняты, были сложены в кладовую, то этим самым была преграждена всякая возможность приведения большой машины в действие. Остается донка. Она может быть очень полезна, если ее привести в действие, придется только предварительно отапливать квартиры и бак, потому что дров на нее идет всего 1 1/2 сажени, то есть чрезвычайно малое количество, между тем масса топлива была запасена на дворе.

Посредством донки можно было отапливать квартиры служащих, можно было, не отапливая квартир, подогревать один только бак, спуская воду вместе с паром и препятствуя замерзанию воды в резервуаре. Бак был большой, он был устроен так, что рассчитывали, что он будет отапливаться снизу. Его отапливали таким образом в 1874 году после остановки работ. Бак был необходим; между тем из бака и труб была выпущена вода. Это распоряжение делается в высшей степени знаменательным, если его связать с пожаром 7 декабря 1874 г. Если кому-нибудь, то именно Левтееву было непозволительно выпускать воду из бака, так как он убедился, как полезен был этот бак в данном случае. 7 декабря обстоятельства пожара были почти одинаковы, как и в настоящем случае. Огонь появился ночью во втором или третьем часу, так же как и теперь- в веялке, так же как и теперь выбежал швейцар Семенов, по его крику сбежались люди и потушили пожар только потому, что была под рукой вода из бака. Убытка принесено всего на 25 руб., и здание спасено благодаря воде, которая была в баке. На отопление бака идет одна сажень в день, следовательно, потребно всего каких-нибудь 5 руб. в день для того, чтобы быть обеспеченным от пожара. Все эти приведенные мной обстоятельства совершенно схожи с тем, как если бы мы где-нибудь на листе бумаги увидели черточки и заметили, что из черточек складываются буквы, из букв целое слово. Стали бы мы предполагать, что это слово начерчено ребенком, который не умеет читать и писать. Нет, оно написано кем-нибудь знающим грамоту, а то, что написано на этом листе, я вам передаю -- слово было поджог.

Если имел место поджог, то кем он совершен? Конечно, не посторонним человеком, потому что мельница заперта, как крепость, со всех сторон, двери швейцарской заперты на ключ, калитки с Измайловского и Обводного также заперты, у дверей есть швейцар, который видит всех, кто входит и кто выходит. Итак, поджог не мог быть совершен внешним человеком, посторонним, но непременно совершен кем-нибудь из своих. Если постороннему невозможно, то человеку, живущему на мельнице, вполне возможно самыми разнообразными способами и путями свободно прохаживаться по этому зданию по всем направлениям, как показывали приказчики Овсянникова, пройти до магазинного отделения подвалом, подняться на чердак и от лестницы с Обводного пройти до квартир служащих; можно было, не имея отмычек, спуститься с лестницы Обводного Канала через открытые двери в магазинное отделение; во втором и третьем этажах можно было подвалом магазинов через подземельный коридор пройти в зерносушильню; можно было из зерносушильни пройти до того отверстия, где в сушилку спускалась веялочная труба;, можно было стоять на дворе, просунуть руку в отверстие или окошко веялочной трубы и бросить туда огонь; можно было войти на двор через поддувало. Итак, кто мог совершить поджог? По всей вероятности, он совершен кем-нибудь из местных людей, по всей вероятности Рудометовым. Он был один на этом дворе в течение весьма продолжительного времени; он караулил мельницу со двора всю ночь. Может быть, поджог совершил кто-нибудь и другой, но во всяком случае Левтеев не мог в нем не участвовать, потому что в деле видна его рука. По его распоряжению выпущена из труб вода; он один командует на мельнице. Но кто он такой, Левтеев. Он только двойник другого человека; он совсем исчезает в сиянии другого большого светила. А это светило и есть то лицо, которое я обвиняю в поджоге. То, что совершил Овсянников, может быть объяснено только особенностями его положения: отношением, вытекающим из того долгосрочного контракта, которым он так долго занимался. Этот контракт и должен составлять второй предмет нашего исследования. Зайдем же в военное министерство, не обыкновенным может быть путем, и изучим, что заключал в себе этот замечательный контракт.

Весь экономический мир подлежит закону мены. Из особых видов главный, самый важный -- торговля, мена товаров на деньги и денег на товар, вид деятельности, всегда преисполненный обманов и злоупотреблений, потому что всякий норовит получить побольше лучших товаров за свои небольшие деньги и сбыть свои товары наиболее хорошей ценой. Из всех видов мены нет ни одного, который бы был так выгоден и рискован, как тот, в котором контрагентами являются с одной стороны казна, государство, а с другой - частные лица. Дело это исполнено риска, потому что и казна сбивает цены; есть между подрядчиками конкуренция, каждый старается обогнать других, многие вследствие этого делаются несостоятельными; с другой стороны, с самого низу, от последнего канцеляриста протягиваются руки, которые чувствуют пустоту и которую надо занять. Зло это чрезвычайно глубоко и коренится в истории. Неподатливый подрядчик легко может обанкротиться. Но человек привычный и знающий, как дело делать, наладит его тотчас, легче, чем дело срочнее и чем продолжительнее договор с казной. При этих условиях устанавливается обыкновенно известная средняя недобросовестность. Чиновники дорожат своими местами и допускают только товар не совсем еще негодный, подрядчик тоже старается, чтобы товар не был совсем плох. Это зло, эти недостатки, эта невозможность противодействовать поставкам подмоченной затхлой муки низового помола были известны военному министерству. Зная о существовании зла, казенное ведомство едва ли соберется само выработать новую систему по своему собственному почину. Обыкновенно являются частные прожектеры с готовой идеей, которые прожектируют свой проект, проводят его всюду, пропагандируют, наконец, добиваются того, что идея признается рациональной, превращается в факт, делается системой и господствует над будущим, но будет в свою очередь отменена. Таким фактом и такой системой был долгосрочный подряд поставки для войск, расположенных в районе С.-Петербурга, заключенный на девять лет, с 1867 по 1876 год, и прочитанный целиком в судебном заседании. Контракт состоял из двух совершенно разных частей: мельницы и подряда. Когда проектирован контракт, конечно, предполагалось со стороны казны, что и по одной и по другой статье контрагент казны будет иметь умеренный барыш, без надежды на который, конечно, никто бы не согласился вступить с казной в договор. Но на деле вышло, что контракт устроен так, что при не совсем удачном ходе операций он непременно должен закончиться либо разорением подрядчика, либо финалом вроде того, который имел место, то есть финалом с истреблением мельницы. На деле вышло, что мельница убыточна, одна поставка выгодна, что нужно натягивать подряд, чтоб прореху мельницы покрыть избытком от подряда, что мало-мальски пошатнувшийся на контракте человек должен либо пропасть, либо прийти к намерению освободиться от мельницы во что бы то ни стало. Возьмем сперва мельницу. Она паровая, устроена превосходно и стоила, вероятно, не менее 900 000 рублей. Я не полагаю, чтобы она была абсолютно убыточным предприятием; все зависит от тех условий, в которые поставлено на ней производство. Допустим, что эта мельница, которая молола при Фейгине и Овсянникове 1000 четвертей в день, может молоть до 1500 четвертей в 12 часов. Предположим, что она действует не 6 месяцев, а идет круглый год; представим себе, что совершенно возможно, что на ней работают две смены рабочих, дневные и ночные, что она работает целых 24 часа, промалывая в 300 дней до 900 тыс. четвертей, разделим на это число проценты капитала постройки, 900 тыс. руб., окажется, что каждая перемалываемая четверть несет малую долю как этих процентов от капитала, так и издержек администрации мельницы. Если рынок сбыта муки обширен, если мука будет поставляться не только для войск, но и для народонаселения столицы, притом для последнего больше, чем для первых, то предприятие будет полезное и выгодное и для частных лиц, и для казны. Казна может быть одним из весьма важных заказчиков помогла для владельца мельницы, но мельница будет существовать не одним помолом казенного хлеба. Однако, если допустить, что мельница существует единственно и исключительно только для подряда, то она непременно должна сообразоваться со средствами подряда. Весь подряд простирается в год максимум на 250 тыс. четвертей, но наряды давались меньшие: в 1873 году 170 тыс., в 1874 всего 150 тыс. четвертей. Если бы даже взять круглым числом 200 тыс. четвертей, оплачиваемых по 40 коп. за помол, то всего-навсего прибыли от помола получится только 80 тыс. руб. Если предположить, что на мельнице перемалываются только эти 200 тыс. четвертей казенного хлеба и нет никаких других частных работ, то 80 тыс. руб. вот и весь барыш от предприятия. Но, давая столь мало, предприятие требовало больших расходов. Прежде всего нужно отсчитать проценты от капитала постройки, то есть с 900 тыс., считая по 6 % -- 54 тыс. руб. в год. Допустим, что мельница перешла в другие руки, что новый владелец купил ее дешевле, чем она стоила при постройке, например, за 700 тыс. руб., то и тогда 6 % составляли бы на капитал 42 тыс. руб. в год. А содержание мельницы. Оно еще дороже. Фейгину она обходилась в 120 тыс. руб. Фейгина упрекали в том, что он держал слишком много людей на мельнице с слишком высокими окладами содержания -- до 5--6 и даже до 12 тыс. руб. Я согласен, что расход на жалованье служащим можно бы поубавить, сократить таким образом расходы до 100 тыс. руб. Но я не понимаю той экономии, которую вел Овсянников. Эта уже не экономия, a разорение, это -- хозяйничанье башибузуков, после которого остаются кучи мусора, и мельница обращается в груду развалин, как после нашествия неприятеля. Устранены кранщики, рассчитан сторож, нет человека, получающего более 150 руб.. в месяц. Отпущены мельник, механик и другие главные люди на мельнице -- не более того. Заметим, что жалованье Левтееву не входило в расчет издержек по мельнице. Во главе дел стоят мелкие приказчики. Ремонта никакого. Режутся газовые трубы. На потребности производства идут доски с пола, запас машинного дерева расходуется без толку на мелкие нужды ежедневного обихода. Так хозяйничать нельзя, это не хозяйство, а безобразие. Но даже и при таком безобразии мельница обходилась Овсянникову в 1873 году в 65 тыс. руб., в 1874 в 84 тыс. руб., -- расходы высокие, если принять в соображение, что не мог Овсянников надеяться владеть мельницей долгое время почти задаром за шуточную цену в 1000 руб. Он владел мельницей дешево по контракту, но контракт кончался в 1876 году, после чего ему предстояло либо мельницу купить, либо арендовать ее подороже. Если принять все сказанное в соображение, то я нисколько не преувеличу, если скажу, что одна четверть муки действительно обходилась бы в перемоле более нежели в рубль серебром. Если для казны столь важно качество муки и хороший перемол, то отчего ей не платить и по рублю за перемол одной четверти, если есть у нее на то свободные средства. Такова одна сторона медали, посмотрим на другую, то есть на подряд.

Мельница, как очень правильно выразился гражданский истец, г. Кокорев, имела преимущественное свойство "притягивать подряд", она была тот магнит, к которому подряд притягивался сам собой. Подряд, отдельно взятый, как будто бы опять не очень заманчивый, так что невольно спросишь, из-за чего тут биться людям, перебивать дело друг у друга, строить подкопы. Цена поставляемых продуктов состояла из двух частей: одной части неменяющейся, другой меняющейся. Неменяющаяся часть -- это 2 руб. 65 коп. за привоз продуктов в С.-Петербург, хранение, перемол и отвозку в магазины. Меняющаяся часть определяется подрядной ценой, составлявшейся по подрядам для войск в Казанской губернии. Какая цена условлена в Казанской губернии за поставку хлеба для войск, такая и для Петербурга, но еще со скидкой 10%. Я не думаю, чтобы Казанская губерния отличалась какими-нибудь крупными особенностями по хлебной торговле и чтобы там подрядчик находился в особенно выгодных и льготных условиях. И там есть конкуренция, и там торгуются, и там есть контрагенты, которые ввиду значительной поставки стараются предлагать умеренные цены, потому что, чем значительнее по цифре своей предприятие, тем легче довольствоваться меньшей прибылью на четверть. И из этой цены скидывается еще 10%. Таким образом, контракт представляется далеко не блистательным. Но если поставка хлеба рожью пойдет нехорошо, то есть в контракте статья, которая вводила поставщика в искушение, статья 4, которая гласит: а буде мельница сгорит, то все количество хлеба поставляет мукой, той мукой, ради недопущения которой была задумана мельница, и подрядчик должен принять меры к тому, чтобы в свое время мука была поставлена. Эта мука, по сознанию самого Овсянникова в бумаге от 17 февраля 1875 г. интендантству, не могла иметь тех хороших качеств, какими отличалась мука, перемолотая на паровой Измайловской мельнице; она не так свежа, скорее черствеет и не дает припека.

От мельницы перейдем к ее прожектеру и строителю. Я полагаю, что г. Фейгин много времени и стараний потратил, чтобы пустить в ход дело подряда по задуманной им идее. Я бы не хотел сказать что-либо для него неприятное, но я, кажется, вправе заявить, что, приступая к делу, он не имел ни достаточно изворотливости, ни достаточных материальных средств для осуществления предприятия. Притом он был слишком большой барин, пренебрегающий мелочами и взваливающий все на своих служащих, получающих слишком высокие оклады. Он не держал крепко в руках ни одной из двух статей предприятия и по недостатку средств попал скоро в зависимость и от лиц, которые давали ему деньги на мельницу, и от лиц, которые давали ему деньги на подряд. Он был как маятник, качающийся между двумя столбами. Прежде всего ему предстояло заняться подрядом, потом строить мельницу. По подряду казна требует залогов. В числе самых крупных хлебных торговцев один из первых, г. Овсянников, примыкает тотчас же к подряду сбоку, косвенно, как залогодатель. Он дает Фейгину пользоваться как залогами своими домами на 500000 руб., а затем когда дела Фейгича расстраиваются, то он дает ему еще хлебных товаров на 200 000 руб. Домами, представленными в залог Фейгину, Овсянников пользуется и получает доходы, сверх того он берет за них с Фейгина 10%, по 50000 руб. в год. Этот один факт -- 10% на залоги, достаточен, чтоб доказать, в какой финансовой агонии находился Фейгин; -в такие условия о залогах входят только люди, которым приходится весьма жутко. Как объяснить, что осторожнейший человек, г. Овсянников, дает в залог свои дома, подвергая их риску. Нет, никакому риску он их не подвергает, он вполне обеспечен статьею 1967 ч. IX тома, содержание которой повторено и в своде военных постановлений и которая гласит, что если подрядчик окажется неисправным, то залогодатели могут взять подряд на себя и продолжать его. Следовательно, залоги Овсянникова приносили ему не только 50 000 руб. доходу, но вместе с тем были ключом ко входу в подряд. Овсянников, имея эту заручку, только и ждал, когда придет к нему г. Фейгин. Но вскоре обстоятельства так изменились, что не к нему должен был прийти г. Фейгин, а сам Овсянников поступил как Магомет, к которому, когда гора не шла, то он пришел к горе - он должен был поклониться гг. Фейгину и Кокореву, а сделалось это по случаю событий, касающихся уже не подряда, а мельницы, к которой я и перейду.

Мельница выстроена сначала только за 200000 руб. Деньги как на мельницу, так и на подряд взяты главным образом из волжско-камского банка, который давал г. Фейгину такой кредит, какого он не давал, по сознанию управляющего банком, кажется, почти никому: 1 100 000 было одновременно в долгу за г. Фейгиным под его векселя. Этот долг не обеспечивался ничем. Построил он ее на казенной земле, за которую заплатил казне 18000 руб. С него взята еще министерством в 1868 году подписка о том, что в двух случаях: а) своей неисправности до срока контракта или б) истечения срока контракта Фейгин обязан продать казне эту самую мельницу по цене, средней между городской оценкой и оценкой, которую сделают военные инженеры. Притом мельница была уже заложена Голенищеву-Кутузову в сумме 300 000 руб. Кокорев, который был посредником между г. Фейгиным и банком при займах, был, конечно, озабочен, как бы выручить хотя часть той суммы, которую был должен банку Фейгин. В марте 1872 года опротестованы банком векселя Фейгина на 400 000 руб. Ввиду этих обстоятельств, Кокорев выкупил мельницу из-под залога у Голенищева-Кутузова и взял на себя уплату за Фейгина банку 400000 руб., а сам получил от Фейгшна закладную на мельницу в 700 000 руб. Мельница таким образом, обеспечивала Кокорева, но только отчасти. До нее дотронуться нельзя было так скоро: она устроена для казенного подряда. Притом по закону все получки неисправного подрядчика из казны идут сначала на подряд и только остаток получают кредиторы. Получить мельницу с публичных торгов человеку, не занимающемуся хлебным делом, трудно и неудобно, это дело не было невозможно ни банку, ни Кокореву. В эту трудную минуту является соискатель в лице г. Овсянникова и сам напрашивается на сделку. Начинаются переговоры, которые кончаются условием, устраивающим, по-видимому, все стороны. В то время, в момент заключения договора, долг г. Фейгина банку уже уменьшился вследствие уплаты по некоторым векселям до 580 000 руб. Кроме того, был долг в 700 000 руб. по закладной на мельницу. Цена подряда на 4 остающихся года определена в 1 600 000 руб., в том числе и мельница. Г. Овсянников обещается взять мельницу за 700000 руб., и до покупки ее платить 6% Кокореву. Но совершить эту передачу оказалось неудобным тотчас; г. Фейгин еще держался за мельницу и имел какие-то фантастические надежды на то, что он устроит спекуляцию, создаст акционерное общество, которому спустит мельницу за хорошую цену, удовлетворит залогодержателя и сам получит что-нибудь. Можно было, конечно, освободить мельницу от залога Кокореву уплатой ему 700 000 руб. и совершить новую закладную в той же сумме г. Овсянникову. Но подобная комбинация расстроилась, как и множество других великолепных планов, ей подобных, вследствие того, что контрагенты не захотели платить крепостных и других пошлин нотариусу, ждали, что, может быть, дело упростится. Условие о мельнице так и осталось на словах, не закрепленное письменно. Что касается до остальных, до суммы (900 000 руб.), то Овсянников засчитал 182 000 руб. в удовлетворение себя за хлебные товары, поставленные Фейгину, а остальные деньги, 718000 руб., уплатил своими векселями за 9 месяцев, что с процентами составит 755000 руб. Из этих 755000 руб. 580000 руб. пошли на погашение долга Фейгина Волжско-камскому банку, а около 145 000 руб. идут на удовлетворение других кредиторов Фейгина, которые до нас не касаются. Таким образом, Волжско-камский банк получил свое. Не получил своего только г. Кокорев, который вместе с г. Овсянниковым и Фейгиным поневоле засел в этот подряд, до сих пор принадлежавший одному Фейгину. Я говорю поневоле потому, что казна не согласилась дать подряд одному Овсянникову, а потребовала еще компаньона, и потому, что Фейгин не захотел отказаться от своих надежд на осуществление "фантастического акционерного предприятия. Но надежды Фейгина вскоре рассеялись. Фейгин хотя и добился утверждения устава общества, но общество ни единой минуты не просуществовало; оно осталось только на бумаге, хотя и нашлись было лица, давшие свои имена для фигурирования в качестве учредителей, например, Фитингоф и другие. Капитала не было, средств не хватило пустить дело в ход. Ему не было никакого расчета платить проценты Кокореву по закладной. Передача дела Фейгина совершилась таким образом, что и мельницу он сдал Овсянникову и Кокореву по арендному контракту и подряд сдал Овсянникову и Кокореву по прошению, подписанному втроем и поданному в военное министерство. На это прошение последовало разрешение главного интендантства; от выступающих вместо Фейгина отобрана подписка; им дана инструкция. Передача мельницы по арендному контракту совместно двум лицам, Овсянникову и Кокореву, совершилась таким образом, что цена аренды для виду назначена самая малая, можно сказать, шуточная, всего 1000 руб. в год, и эти деньги вовсе не получались Фейгиным, одним словом, аренда была почти даром. По арендному контракту как Кокорев, так и Овсянников нераздельно обязались перед Фейгиным страховать мельницу; это -- единственная бумага, в которой упоминается что-либо об отношениях, вытекающих из передачи контракта и об обязанности страхования. У Кокорева вовсе не было ни надобности, ни желания возиться с подрядом, равно не было желания держать за собой мельницу; он был бы рад и готов сбыть ее каждую минуту. Но так как от него требовали, чтобы он значился в этом подряде, то для ограждения себя он заключает с Овсянниковым два особых договора 20 мая 1872 г. По одному из них Овсянников обязуется ответствовать По подряду один и получать все прибыли от подряда тоже один. Таким образом, фактически Кокорев от подряда отвязался. По второму условию Овсянников обеспечил Кокорева на случай возможной продажи мельницы за долг Фейгина. по закладной и обязался в случае, если подобная продажа состоится, то кому бы мельница ни досталась, уплатить Кокореву разницу между ценой мельницы и суммой долга по закладной, то есть 700000 руб., с тем, однако, что эта доплата не должна никоим образом превышать 400 000 рублей. В этих договорах ничего не говорилось о страховании; оно было совсем упущено из виду и не перенесено как обязанность на Овсянникова пред Кокоревым. Сделавшись единственным распорядителем по контракту, Овсянников понимал, что подряд обошелся ему не дешевой ценой, а что заплатил он вступного 750 000 рублей, из коих 718000 -- коренная капитальная сумма, а остальное -- имеющие нарасти проценты. Значит, во всяком случае за подряд заплачено все равно, что чистоганом около 720000 руб., и не за весь срок подряда, а только за 4 года. Если разложить эти 720 000 руб. на 4 года, то окажется, что каждый год придется платить 180000 руб.-- обязанность страшно убыточная. Кроме того, нужно купить мельницу за 700 000 руб. с процентами. Это последнее обстоятельство показалось Овсянникову чем-то тяжелым, и потому он слова своего не исполнил. Он сознался в этом на суде, он не опроверг заявление Кокорева. Но мало того, что Овсянников не заплатил Кокореву за мельницу,-- он употребил еще, чтобы избавиться от платежа, то, что обыкновенно называют подвохом. Мельница действительно назначена была в продажу и то со вторых торгов. Для продажи назначено очень раннее время--10 часов утра. Имелась в виду привычка Кокорева, надежда на то, что он по обыкновению опоздает; явилось на торги 5 или 7 конкурентов, в том числе и Овсянников с Левтеевым. Овсянникову как будто бы и неприлично было торговаться, он и был то самое лицо, которое обещалось Кокореву взять мельницу за 700000 руб. и уплатить ему, по крайней мере, разницу в 400 G00 руб. Между тем он, Овсянников, является главным соискателем; остальные предлагают за мельницу 50000 руб., 60000 руб., Овсянников с Левтеевым повышают цену до 100 000 руб., и в 108000 руб. мельница записана за Овсянниковым. Я имею основание предполагать, что это не был настоящий торг; что не было серьезно торгующихся. Посему я и не утверждаю, чтобы мельница обошлась в действительности в 108000 руб.; может быть, Овсянников приплатил еще тем или другим из покупщиков, платя им отступные. Во всяком случае, досталась она ему очень дешево. Поступок Овсянникова невозможно признать честным по отношению к Кокореву, так как Овсянников был связан словом, которое он нарушил. Кокорева объехали; он мирится с своим положением. Сам виноват: оплошал, опоздал; дано за мельницу менее 200 000 руб., по крайней мере, на 400 000 руб. он вправе надеяться, они ему следуют по письменному условию; 400 000 руб. вместе с уплаченными за мельницу 108 000 руб. составляют 508000 руб. Кокорев будет наказан за свою оплошность только 192 тысячами. Кокорев обращается к Овсянникову и говорит: заплатите мне деньги по условию. "Грех пополам,-- отвечает Овсянников, -- возьмите 200 000 руб., что и составит с продажной ценой 308 000 руб. вместо 700000!". Предложение было слишком тяжелое для Кокорева. Два подрядчика, недовольные друг другом, разошлись и пошли каждый своей дорогою. И тот и другой не любят начинать процессы, неохотники их вести. Кокорев совсем не юрист, но, тем не менее, по необходимости своего положения он обратился к знатокам дел гражданских, специалистам. В конце концов оказалось, что хотя гражданские наши законы весьма неопределенны и неясны, но в подмогу правому делу в них всегда найдется подходящая статья, которая, будучи применена по совести, поможет. Такая статья отыскалась. Наши судебные уставы не определяют точно последствий вторых торгов для залогодержателя. 1187 статья гласит, что в случае, если не состоятся торги, не различая какие: первые или вторые, то следует поступить по 1068 ст., а в сей последней статье, между прочим, в пункте 4 оговорено, что залогодержатель может оставить имущество за собой. При неясности закона вследствие существования этого пробела суд может прибегать ко II части X т. Свода законов, где вопрос этот разрешается в пользу залогодержателя. Руководствуясь этими соображениями, окружной суд, а потом судебная палата признали за Кокоревым право взять на себя мельницу, превратить ее в собственность. Две судебные инстанции высказались в пользу Кокорева. Во всяком случае сомнительно, чтобы последовала кассация: весьма мал процент решений, отменяемых сенатом. Конечно, вопрос продолжает быть спорным, то есть таким, по которому и за и против можно подвести почти одинаковое число доводов, а нельзя даже определить, на чьей стороне преобладают шансы на успех. Во всяком случае пройдет год, полтора, пока последует сенатское решение, после чего необходимо еще новое производство в палате, а между тем уже на первых порах мельница ускользнула из рук Овсянникова и сделалась собственностью Кокорева. Всякий неловкий поступок -- поступок Овсянникова более нежели неловкий -- влечет за собой свои последствия -- вред для поступившего неправильно. Те отношения, которые существовали между Кокоревым и Овсянниковым, отношения, основанные на доверии, испортились, сделались неискренними, по выражению г. Савича. Соподрядчики, нельзя сказать, чтобы перессорились, переругались; нет, они продолжали видеться друг с другом, как видятся вообще в нашем обществе люди, которые не дерутся из-за того, что один сделал другому пакость. Но отношения эти настолько расстроились, что Кокорев не захотел уже иметь никакого серьезного дела с Овсянниковым. Таков был результат связи соподрядчиков в конце 1874 года. Оставим их и перейдем на минуту от этих натянутых отношений, весьма неприятных, к операциям Овсянникова по его подряду. Они начались в 1872 году. Вы знаете, что Фейгин передал подряд на ходу, то есть со всеми получками от правительства и со всем заготовленным хлебом, но вместе с тем и со всеми обязательствами платить за хлеб и доставку. Разница была 833 000 руб. из 870 тыс. руб., итого 37000 руб. в пользу Овсянникова. Говорят, что он получил, кроме того, запасов, кулей, барок на 106000 руб. Сомневаюсь, так как эти запасы не значатся по книгам Овсянникова. Во всяком случае этот убыток не очень большой; я его допускаю в сумме 100 и 150000 руб. Перехожу к 1873 и 1874 годам. В 1873 году операция пошла уже в больших размерах. Цены еще не стояли тогда высокие; это тот год, когда овсянниковым производилась усиленная продажа хлеба с унжаков и барок. Это тот год, когда Рудометов был коренным на барке с закрашенными, клеймами казенными и был допрашиваем г. Висконти, когда до генерала Скворцова доходили слухи о злоупотреблениях на Неве, которым был положен конец и были введены более строгие правила надзора и контроля за доставкой хлеба в магазины. В 1874 году операция хотя по числу четвертей была меньше, всего в 150 000 руб., но зато куль муки обходился в 8 руб. 31 коп. К этому году преимущественно относятся те большие замены ржи мукой, которые удостоверены экспертизой и на которые я ссылаюсь как на факты, принятые без опровержения защитой. Оказалось, что книги Овсянникова содержат совершенно противное счетам интендантства. Счеты интендантства сами по себе совершенно правильны, но они вернее лишь настолько, насколько были верны сведения, которые доставлялись интендантству со стороны Овсянникова. Интендант генерал Скворцов знал только бумаги и, вращаясь только в этом бумажном мире, был глубоко убежден, что все обстоит как следует; между тем совсем не то происходило в действительности. Эта действительность изображается только книгами Овсянникова, которые и послужили материалом для экспертизы. Экспертиза раскрыла преинтересную вещь: что постоянно в течение двух лет в приходе значится меньше ржи, чем в расходе. Таким образом, в 1873 году приход ржи меньше расхода на 816 кулей; в 1874 году эта разница минуса над плюсом доходит уже почти до 17 408 кулей. В то же самое время в этом 1874 году привоз муки имеет перевес над вывозом. Суммы приходов и расходов ржи и муки за оба года изображаются цифрами --26,991 ржи и +25,540 муки. Обе цифры балансируются, покрываются почти одна другой и приводятся почти к нулю; осталось непокрытым только -- 1,451 куль, представляющие разницу между остатками ржи и муки. Если станем изучать эти цифры, то необходимо придем к заключению, что рожь заменялась мукой, что то, чего по действительным книгам Овсянникова недоставало по статье ржи, дополнялось избытком по статье муки. Если к результату счетной операции --1,451 четверть прибавить еще то, что открылось после пожара, что удостоверено экспертизой, то есть что с мельницы, с которой нельзя продавать частным лицам муку и рожь, так как они были казенные, в одном январе вывезено 1,829 кулей и продано 62 четверти ржи, если все это сложить, то и выйдет та цифра, которой окончательно заключается экспертиза, а именно 3,342 недостающих на мельнице четвертей или кулей. Вся эта махинация совершена во вред казне, потому что из целой истории подряда, из всего существа отношений выходит, что мельница существовала только для формы, что в деле подряда мельница была только помехой, что было очень выгодно поставлять хлеб мукой и, наконец, что если рожь в значительных количествах заменяема была мукой, то, конечно, не в иных видах, как только для выгоды и пользы подрядчика. Это заключение подтверждается вполне показанием приказчика Морозова, которое превосходно уясняет, что счетоводство на мельнице было двойное; что там были счета настоящие и другие, фальшивые, и что эти последние вписывались в книгу Квадри и из этой книги через посредство писца Петрова, состоявшего на жалованье у Овсянникова, передавались в интендантство. Оказывается, что был известный метод в подделке цифр, что каждый приход 1 000 четвертей ржи, действительно ввозимых на мельницу, записывался цифрой 1 200 или 1 300 кулей, а затем также и вывоз 1 000 кулей муки также записывался вывозом в 1 200 или в 1 300 кулей. Таким образом, почти ежедневно 200 кулей показываются как будто бы перемолотыми на мельнице, тогда как они вовсе на ней не молоты. Таким образом, наконец, если по книгам за весь год значится перемолотыми 180 000 кулей, в действительности выходит, что перемолото только 120 000 кулей, а остальные, очевидно, доставлены мукой низового помола.

Итак, несомненно, что операции подрядчика были не совсем добросовестны и чисты. Какой же общий результат подряда при этих не совсем чистых операциях. Был ли от них Овсянников в барыше или в убытке? По этому предмету дали свое заключение эксперты по бухгалтерии и контролю. Не принимая в счет уплат Кокореву и Волжско-камскому банку в 755000 руб., а с процентами 782 000 руб., которые записаны в этих книгах в расход, -- оказывается, что в 1873 году Овсянников имел барыша 451 263 руб. 59 1/2 коп. Барыш хороший! В 1874 году при меньшем наряде на высокихценах барыш простирался до 376 721 руб. 18 1/2 коп. Цифры хорошие, доказывающие, какая благодатная вещь казенный подряд, как выгодно им заниматься. Эти цифры тем более замечательны, что они изображают чистую прибыль, за вычетом издержек, а эти издержки или расходы были весьма значительны у Овсянникова. Сверх обыкновенных Овсянников издерживал еще экстренно много денег. И все-таки несмотря на эти расходы, барыш был таков, что в течение двух лет Овсянников почти уплатил весь свой долг Волжско-камскому банку, г. Кокореву и непогашенными остались только 50 000 руб., перенесенных на 1875 год. Общий ход предприятия мог только радовать подрядчика, до того он был успешен. Но при этой удаче набегали и тучи на ясный небосклон, которые заставляли Овсянникова призадуматься и которые стали стекаться особенно к концу 1874 года. Овсянников ходатайствовал в 1874 году о передаче ему подряда Мзлкиеля по Новгородской, Олонецкой и Петербургской губерниям. Но интендант, генерал Скворцов, отказал ему в этом, пользуясь безотчетно предоставленной ему одному на то властью. Овсянников предложил морскому министерству заключить с ним такой же долгосрочный контракт, как и с военным министерством, с тем, чтобы перемалывать хлеб для флота, когда мельница будет свободна от перемола муки для военного интендантства. Но в этом предложении он потерпел в 1874 году отказ. Отношения Овсянникова к окружному интендантству становились холоднее и сделались таковы, что Овсянников не мог рассчитывать ни на какие послабления и отступления от контракта, что и те проделки, которые делались и доныне, станут обнаруживаться. Положение подрядчика становилось непрочным. Но самая грозная туча из набегающих заключалась в испорченных отношениях Овсянникова к Кокореву. Близился кризис, долгосрочный контракт мог ускользнуть из его рук. Вы знаете, что Кокорев почти против воли ввязался в мельницу. Сначала он предлагал Овсянникову все льготы, все условия, чтобы только от него избавиться. Но когда он убедился, что Овсянникову верить больше нельзя, тогда у Кокорева, как человека коммерческого, явилась мысль: отчего же не воспользоваться выгодами своего положения? Положение его, как собственника мельницы, безвыгодно только до срока контракта, когда за аренду причитается всего 1000 рублей. Но оно могло сделаться блистательным и завидным по истечении срока контракта, потому что мельница есть магнит, притягивающий подряд. Если подряд зависит от мельницы и обусловливается обладанием ею, то понятно, что без труда и хлопот, сойдясь с контрагентом, внушающим более доверия, чем Овсянников, например, с Малкиелем, или кем-нибудь другим, -- Кокорев мог получить преспокойно за мельницу 100 и 150 тыс. руб. и даже больше в год. Могли быть и другие соображения у Кокорева. Он финансист, внимание его к своему интересу было пробуждено вследствие столкновения с Овсянниковым; явился аппетит на то, чтобы поживиться. С Овсянниковым он уже не мог более сойтись. При таком условии Овсянников, как человек со сметкой (а ему в большом уме нельзя отказать), не мог не сделать следующего расчета, который бы представился каждому в его положении: еще два года и подряду конец; надо все предприятие раскассировать и подумать о другом. Учреждение большого предприятия влечет за собой большие расходы. Хорошо еще, если дело подряда будет продолжаться таким образом и порядком, как в 1873 и 1874 гг.; но оно может измениться, потому что цены, назначенные на будущий год, менее выгодные, нежели прежние казенные. Цена муки была 8 руб. 31 коп., а на 1875 год назначена всего в 7 руб. 253/4 коп. Но положим, что при этой цене барыш будет одинаковый, что если в два года, 1873 и 1874, Овсянников имел барыша около 700 тыс. руб., то и в другие два, 1875 и 1876, получится еще столько же, то есть 700 тыс. руб., из которых надо будет уплатить 50 тыс. руб. на погашение долга Кокореву. Если эти 700 тыс. или 600 тыс. руб. раскинуть на все четыре года подряда, выйдет всего-то на всего барыша какие-нибудь 150 тыс. руб. за весь трехмиллионный подряд. Стоило ли трудиться из-за такой ничтожной наживы, связываться и возиться с интендантскими чиновниками. Всякий труд требует платы, а плата вышла бы чрезмерно малая. Итак, лучше бы как-нибудь освободиться от этой злополучной мельницы. Злополучной называл ее Кокорев, злополучной она была и для Овсянникова. Пропади она -- у него в кармане будет верный и большой барыш, все сбережение от помола, все те выгоды, ради которых, во избежание снабжения войск мукой низового помола, министерство пришло к изобретению фейгинского контракта и создало мельницу. Независимо от сего истребление мельницы пожаром или иным случаем услужило бы еще в другом отношении: оно выкинуло бы из дела одного из опасных конкурентов. Только вследствие обладания мельницей Кокорев имеет такой перевес над Овсянниковым, только вследствие этой мельницы он держит Овсянникова некоторым образом в вассальной от себя зависимости. В конце подряда, если бы Кокорев потребовал даже более 700060 руб., то все-таки надо будет заплатить ему эту сумму. Если Овсянников вступил в этот подряд за 755 000 руб., то для возобновления подряда он не пожалел бы, конечно, дать даже и большую сумму; но при испорченных отношениях с Кокоревым трудно с ним поладить. Он не согласится действовать с Овсянниковым заодно, а предпочтет союз с другим предпринимателем. Тогда все надежды Овсянникова пропали бы. Но как только мельница будет уничтожена, шансы уравновесятся; Кокорев останется с грудой развалин на руках. Он не специалист по части мельниц; может быть, в настоящее время он и капитала соответствующего не имеет на возобновление мельницы; во всяком случае, пока она выстроится, пройдет 1875 год, а может быть, и 1876 год. Без мельницы под условием ее постройки можно состязаться как с Кокоревым, так и с другими лицами, которые явятся по приглашению интендантства.

Итак, ясно, несомненно и достоверно, что в том, чтобы мельница исчезла, Овсянников имел громадный материальный интерес. Что же из этого следует? Что он и сжег мельницу? Нет, господа присяжные, так заключать еще нельзя. Из одного того, что человеку выгодно что-нибудь сделать, нельзя еще безошибочно вывести, что он это и сделал. Я постарался в первой части моей речи поставить один устой -- факт поджога. Я старался во второй поставить другой столь же прочный устой -- наличности громадного интереса для Овсянникова в несуществовании мельницы. Оба факта были выведены. Недостает для переправы через реку построить мост, соединив посредством арки один бык с другим. Почему же и не построить этот мост? Что препятствует? Могла бы препятствовать прошедшая жизнь Овсянникова. Но за Овсянниковым не имеется этой чистой жизни прошлой; его сила -- одни только миллионы, только то, что он -- воплощенный капитал. Свои миллионы этот человек сложил по мелочам, копейка за копейкой. При своих миллионных операциях он не перестает заниматься копеечными. Вспомните его переговоры с агентом страхового общества Скворцовым. На Овсянникове лежала по контракту в отношении к Фейгину обязанность застраховать мельницу в 700 000 руб. 20 декабря 1873 г. он подал в Варшавское общество объявление, после чего торговался из-за нескольких сот рублей высшей или низшей премии вплоть до 4 февраля 1874 г. В течение более нежели 2-х месяцев мельница оставалась совсем не застрахованной. Сгори она -- тогда Овсянников должен в силу контракта заплатить 400 000 руб. Он ими рисковал, можно сказать, из-за копейки. Итак, именно вследствие прошлой жизни Овсянникова можно мост строить, перекинуть арку с устоя на устой. Каким образом строить? Доказав, что видели и слышали, как Овсянников склонял к поджогу Левтеева и Рудометова? Господа, поджог никогда теперь так не доказывается. Поджог делается скрытно, осторожно; нет почти случаев, чтобы поймана была поджигающая рука. Но мы давно расстались с тем порядком судопроизводства, когда для уличения человека в поджоге необходимо было застать его с горящей головешкой. Поджоги, которые ныне рассматриваются в окружном суде, решаются обвинением не на том основании, чтобы был накрыт на самом действии поджигатель и не на том даже, чтобы была обнаружена непрерывно связанная цепь обстоятельств, соединяющих совершенно видимой связью замысел с исполнением, -- замысел Овсянникова, его энергически работающую мысль в доме на Калашниковской пристани с рукой, которая подложила огонь. Обвинение и не думает доказывать, что оно может установить такую непрерывную цепь. Но для достижения обвинения достаточны средства попроще. Достаточно доказать фактами, во-первых, что этот поджог был наперед предусмотрен; во-вторых, что устранены были все препятствия к его совершению; в-третьих, что тотчас после совершения протягивалась рука, чтобы на свежем пепелище получить золотой плод от совершившегося истребления мельницы огнем. Эти факты есть налицо и обрисовываются довольно рельефно, что я и постараюсь доказать в третьей и последней части моей речи.

В этой части, как и в предыдущей, улик немного, но они крупные и нельзя их расшатать. Прежде всего доказательством, что пожар явился неспроста, не от случая, представляется прекращение работ без причины за два дня до пожара. Эта улика разобрана уже прокурором. Я ссылаюсь на его соображения, чтобы их не повторять. Я не вижу возможности объяснить это обстоятельство. Работ прекращать не следовало; войска не были обеспечены мукой; 50 тыс. четвертей оставались неперемолотыми; генерал Скворцов никогда бы на приостановку работ не согласился. Остановку работ делают хитро, заявляют только рабочим, а интендантство узнает о том только на следующий день после пожара, из рапорта Квадри, который принесен был только вечером после пожара, в воскресенье 2 числа. Рапорт гласил, что работы приостановлены вследствие порчи котлов. Но это неправда, порча отрицается и механиком Кильпио и вообще всеми свидетелями. В прежние годы, когда нужно было по соображениям хозяина остановить действия мельницы, по крайней мере, сочиняли какой-нибудь предлог. Вспомните, как в 1874 году, когда нужно было остановить мельницу, нарядили Карлсона сочинить искусственную порчу машин. В первоначальном своем показании на предварительном следствии Карлсон сказал, что поломал зубья в шестерне нарочно для того, чтобы машина не шла. На судебном следствии он изменил это показание отзывом, что ломал только негодные зубья в шестерне, но вместе с тем он и теперь перед вами признал, что при закрытии работ вместо новой шестерни поставлена старая, никуда не годная по той причине, как удостоверяет Зоммер, что какие-то лица должны были прийти посмотреть, действительно ли есть порча снарядов на мельнице. Так бывало в прежние годы. В настоящем, в 1875 году, причина остановки мельницы даже не сочинена; мельница остановилась так, без всякой причины. Этого спокойствия перед необходимым -приходом интендантских чиновников для ревизии, которая не могла не обнаружить годности котлов, по крайней мере, еще на полгода, нельзя не чем иным объяснить, как только тем, что на мельнице в понедельник нечего будет свидетельствовать. Другая улика, состоящая из множества мелких обстоятельств, -- это те приготовления, которые предшествовали огню. Усиленная, тревожная деятельность проявляется в последнее время на мельнице. Вывозят хлеба много; одним частным лицам продано 1829 кулей, как видно из акта экспертизы. В это время от вахтеров различных магазинов писалось к приказчикам Овсянникова о том, что нужно увеличить число лошадей для вывоза. По всей вероятности, количество оставшейся на мельнице муки было гораздо меньше того, которое показано по книгам Морозова и Квадри, а именно меньше 13955 кулей. Муку эту осматривал Кузнецов до пожара. Теперь он определяет наличную муку в магазине в 4000 кулей; у судебного следователя он показывал, что было ее 8000 кулей. Если вычесть эти 8000 из 13 955, остается больше 5000 кулей. Это определение количества хлеба сделано Кузнецовым по глазомеру. Но оно отчасти совпадает с показанием мельника Зоммера. Зоммер говорит, что когда он уезжал в четверг из Петербурга, перед самой остановкой работ, в трех этажах магазинного отделения были: в одном -- от 3000 до 3500 кулей, в другом -- около того же, а в третьем -- еще менее. Таким образом, и по показанию Зоммера, далеко до 14 000 кулей. Морозов тоже удостоверяет, что муки было менее 13 955 кулей с лишком на 1000 кулей. Я полагаю, что вся мука, которой недоставало против записанной в книгах цифры 13 955, составляла частную прибыль Овсянникова. Я вполне схожусь в мнении с товарищем прокурора, что все 13955 кулей по книге представляют собой муку казенную. Она была не застрахована; если она сгорела, то убыток от этого несла одна казна, которой было не на ком возместить этот убыток. Если потом была поставлена Овсянниковым другая мука взамен сгоревшей, то на то была его добрая воля, это был дар, приношение интендантству ввиду ожидаемого нового долгосрочного подряда. Притом это приношение было сделано условно; Овсянников мог просто сказать: я не плачу за эту муку; и не заплатил бы, потому что по контракту он не страхует муку на мельнице. Генерал Скворцов утверждал перед вами, что не из слов, а из сокровенного смысла контракта, как он его понимает, Овсянникову все-таки пришлось бы поставить муку вместо сгоревшей. Но в опровержение г. Скворцова я ссылаюсь на официальную бумагу его же, г. Скворцова, в которой он пишет судебному следователю, что по контракту на Овсянникове лежала обязанность страховать хлеб на пути и в магазинах, но не на мельнице. Итак, мука эта не подлежала страхованию, она была казенная, показано ее было около 14 000 кулей. Овсянников имел полную возможность не платить за эту муку; каждые 1000 кулей, взятые из счета, были 1000 кулей, идущие в личную прибыль Овсянникова. Вместе с тем он имел и другую прибыль. Оставалось 50 000 четвертей неперемолотой ржи в казенных магазинах. Эта рожь была тотчас же продана Овсянниковым и продана выгодно. Наконец, кроме распоряжений по вывозу муки, кроме распоряжения, чтобы как можно умалить число кулей, действительно оставшихся на мельнице, против цифры 13 955, к числу приготовлений я отношу те факты, которые я уже разбирал, когда доказывал поджог мельницы. Так, я не мог упустить из виду: выпуска воды из труб и бака и то множество мелких особенностей, которые придают огню на мельнице чрезвычайно подозрительный характер; наконец, в-третьих, немедленно после пожара Овсянников напрягает все усилия к тому, чтобы получить долгосрочный подряд. Будь в положении Овсянникова каждый из нас, он бы счел первым делом определить свои убытки, сосчитать свою потерю и разграничить свой интерес от казенного. Он бы рассудил так: во-первых, ставить другую муку вместо сгоревшей на мельнице нет никакого законного основания, а во-вторых, что так как на случай пожара мельницы, предусмотренного в п. 4 контракта, постановлена поставка муки вместо уже изготовленной и отчасти оплаченной ржи, то возникает целый ряд сложных вопросов о том, как сделаться с казной после пожара. Возвратить ли задатки, полученные на рожь, перенести ли ее на муку? Кто должен нести убытки, какие может понести поставщик на массе ржи, которая ему уже теперь не годится. Вместо расчетов, вместо всякого уяснения спорных пунктов Овсянников является беспредельно податливым подрядчиком, муку (ставит вместо сгоревшей беспрекословно, наряды и приказания исполняет беспрекословно и только требует долгосрочного подряда на более выгодных для себя, нежели фейгинский контракт, основаниях. Он поставил новую муку в количестве 13 955 кулей, но он вовсе не сказал, что он эту муку ставит безвозмездно, что он не потребует цену ее, если ему не дадут долгосрочного подряда. Он ежеминутно мог потребовать плату за эту муку в случае отказа в долгосрочном подряде. Я кончил. Я изложил вам, присяжные, мой взгляд, мое убеждение. Ваше дело оценить достаточными те факты, которые известны вам, для того чтобы вывести заключение о виновности Овсянникова. Но если вы внутренно убедились в необходимости вывести подобное заключение, если оно вытекает из совокупности всех фактов, то на вас лежит несомненная гражданская обязанность сказать: "да, подсудимый Овсянников виновен".

* * *

Овсянников был признан виновным в поджоге, лишен всех прав состояния и сослан на поселение в Сибирь. Страховые общества "Варшавское" и "Якорь" признаны не обязанными платить страховые премии за сгоревшую мельницу Кокорева.


Примечания

1) Воспоминания с воспроизведением некоторых обстоятельств дела Овсянникова см. в книге А. Ф. Кони, Избранные произведения, Госюриздат, 1956, стр. 749--756.

Следующие главы:

Дополнительно

Спасович Владимир Данилович

Великие юристы прошлого