Татьяна Ларина в Москве ("Евгений Онегин", Пушкин А.С.)

Татьяна Ларина в Москве — отрывок из романа в стихах «Евгений Онегин» (1831 г.) русского поэта Пушкина Александра Сергеевича (1799 – 1837).

Мать Татьяны Лариной настояла на том, чтобы они переехали в Москву, где можно найти для Татьяны жениха. Жизнь Лариных в Москве, описана в строфах 40 – 54 главы 7.

Татьяна Ларина в Москве

(строфы 40 – 54, главы 7)

Иллюстрация М.П. Клодта, 1886 г.

XXXIX. XL.

В сей утомительной прогулке

Проходит час-другой, и вот

У Харитонья в переулке^{[ 31 ]}

Возок пред домом у ворот

Остановился. К старой тетке,

Четвертый год больной в чахотке,

Они приехали теперь.

Им настежь отворяет дверь

В очках, в изорванном кафтане,

С чулком в руке, седой калмык^{[ 32 ]}.

Встречает их в гостиной крик

Княжны, простертой на диване.

Старушки с плачем обнялись,

И восклицанья полились.

XLI.

— Княжна, mon ange! — «Pachette!»^{[ 33 ]} — Алина! —

«Кто б мог подумать? — Как давно!

Надолго ль? — Милая! Кузина!

Садись — как это мудрено!

Ей-богу, сцена из романа…»

— А это дочь моя, Татьяна. —

«Ах, Таня! подойди ко мне —

Как будто брежу я во сне…

Кузина, помнишь Грандисона?»

— Как, Грандисон?.. а, Грандисон!

Да, помню, помню. Где же он? —

«В Москве, живет у Симеона;^{[ 34 ]}

Меня в сочельник^{[ 35 ]} навестил;

Недавно сына он женил.

XLII.

А тот… но после всё расскажем,

Не правда ль? Всей ее родне

Мы Таню завтра же покажем.

Жаль, разъезжать нет мочи мне;

Едва, едва таскаю ноги.

Но вы замучены с дороги;

Пойдемте вместе отдохнуть…

Ох, силы нет… устала грудь…

Мне тяжела теперь и радость,

Не только грусть… душа моя,

Уж никуда не годна я…

Под старость жизнь такая гадость…»

И тут, совсем утомлена,

В слезах раскашлялась она.

XLIII.

Больной и ласки и веселье

Татьяну трогают; но ей

Не хорошо на новоселье,

Привыкшей к горнице своей.

Под занавескою шелковой

Не спится ей в постеле новой,

И ранний звон колоколов^{[ 36 ]},

Предтеча утренних трудов,

Ее с постели подымает.

Садится Таня у окна.

Редеет сумрак; но она

Своих полей не различает:

Пред нею незнакомый двор,

Конюшня, кухня и забор.

XLIV.

И вот: по родственным обедам

Развозят Таню каждый день

Представить бабушкам и дедам

Ее рассеянную лень.

Родне, прибывшей издалеча,

Повсюду ласковая встреча,

И восклицанья, и хлеб-соль.

«Как Таня выросла! Давно ль

Я, кажется, тебя крестила?

А я так на руки брала!

А я так за уши драла!

А я так пряником кормила!»

И хором бабушки твердят:

«Как наши годы-то летят!»

XLV.

Но в них не видно перемены;

Всё в них на старый образец:

У тетушки княжны Елены

Всё тот же тюлевый чепец;

Всё белится Лукерья Львовна,

Всё то же лжет Любовь Петровна,

Иван Петрович также глуп,

Семен Петрович также скуп,

У Пелагеи Николавны

Всё тот же друг мосьё Финмуш,

И тот же шпиц, и тот же муж;

А он, всё клуба член исправный^{[ 37 ]},

Всё так же смирен, так же глух,

И так же ест и пьет за двух.

XLVI.

Их дочки Таню обнимают.

Младые грации Москвы

Сначала молча озирают

Татьяну с ног до головы;

Ее находят что-то странной,

Провинциальной и жеманной,

И что-то бледной и худой,

А впрочем, очень недурной;

Потом, покорствуя природе,

Дружатся с ней, к себе ведут,

Цалуют, нежно руки жмут,

Взбивают кудри ей по моде

И поверяют нараспев

Сердечны тайны, тайны дев,

XLVII.

Чужие и свои победы,

Надежды, шалости, мечты.

Текут невинные беседы

С прикрасой легкой клеветы.

Потом, в отплату лепетанья,

Ее сердечного признанья

Умильно требуют оне.

Но Таня, точно как во сне,

Их речи слышит без участья,

Не понимает ничего,

И тайну сердца своего,

Заветный клад и слез и счастья,

Хранит безмолвно между тем

И им не делится ни с кем.

XLVIII.

Татьяна вслушаться желает

В беседы, в общий разговор;

Но всех в гостиной занимает

Такой бессвязный, пошлый вздор;

Всё в них так бледно равнодушно;

Они клевещут даже скучно;

В бесплодной сухости речей,

Расспросов, сплетен и вестей

Не вспыхнет мысли в целы сутки,

Хоть невзначай, хоть наобум;

Не улыбнется томный ум,

Не дрогнет сердце, хоть для шутки.

И даже глупости смешной

В тебе не встретишь, свет пустой.

XLIX.

Архивны юноши^{[ 38 ]} толпою

На Таню чопорно глядят

И про нее между собою

Неблагосклонно говорят.

Один какой-то шут печальный

Ее находит идеальной,

И, прислонившись у дверей,

Элегию готовит ей.

У скучной тетки Таню встретя,

К ней как-то Вяземский подсел

И душу ей занять успел.

И, близ него ее заметя,

Об ней, поправя свой парик,

Осведомляется старик.

L.

Но там, где Мельпомены^{[ 39 ]} бурной

Протяжный раздается вой,

Где машет мантию мишурной

Она пред хладною толпой,

Где Талия^{[ 40 ]} тихонько дремлет

И плескам дружеским не внемлет,

Где Терпсихоре^{[ 41 ]} лишь одной

Дивится зритель молодой

(Что было также в прежни леты,

Во время ваше и мое),

Не обратились на нее

Ни дам ревнивые лорнеты,

Ни трубки модных знатоков^{[ 42 ]}

Из лож и кресельных рядов.

LI.

Ее привозят и в Собранье^{[ 43 ]}.

Там теснота, волненье, жар,

Музыки грохот, свеч блистанье,

Мельканье, вихорь быстрых пар,

Красавиц легкие уборы,

Людьми пестреющие хоры,

Невест обширный полукруг,

Всё чувства поражает вдруг.

Здесь кажут франты записные

Свое нахальство, свой жилет

И невнимательный лорнет.

Сюда гусары отпускные

Спешат явиться, прогреметь,

Блеснуть, пленить и улететь.

LII.

У ночи много звезд прелестных,

Красавиц много на Москве.

Но ярче всех подруг небесных

Луна в воздушной синеве.

Но та, которую не смею

Тревожить лирою моею,

Как величавая луна,

Средь жен и дев блестит одна.

С какою гордостью небесной

Земли касается она!

Как негой грудь ее полна!

Как томен взор ее чудесный!..

Но полно, полно; перестань:

Ты заплатил безумству дань.

LIII.

Шум, хохот, беготня, поклоны,

Галоп, мазурка, вальс… Меж тем,

Между двух теток, у колоны,

Не замечаема никем,

Татьяна смотрит и не видит,

Волненье света ненавидит;

Ей душно здесь… она мечтой

Стремится к жизни полевой,

В деревню, к бедным поселянам,

В уединенный уголок,

Где льется светлый ручеек,

К своим цветам, к своим романам

И в сумрак липовых аллей,

Туда, где он являлся ей.

LIV.

Так мысль ее далече бродит:

Забыт и свет и шумный бал,

А глаз меж тем с нее не сводит

Какой-то важный генерал.

Друг другу тетушки мигнули

И локтем Таню враз толкнули,

И каждая шепнула ей:

— Взгляни налево поскорей. —

«Налево? где? что там такое?»

— Ну, что бы ни было, гляди…

В той кучке, видишь? впереди,

Там, где еще в мундирах двое…

Вот отошел… вот боком стал…

«Кто? толстый этот генерал?»

---

Примечания

↑ 31) "У Харитонья в переулке" — В переулке, входящем в приход церкви Святого Харитония.

↑ 32) В XVIII веке модно было иметь слугой мальчика-калмыка. Ко времени приезда Лариных мода эта давно устарела, состарился и слуга. Он одновременно выполнял и функцию швейцара - открывал дверь гостям. В ожидании гостей слуга занимался домашним рукоделием, например вязал чулок.

↑ 33) Мой ангел! — «Пашенька!» (франц.).

↑ 34) Очевидно, в районе Поварской улицы, в приходе церкви Симеона Столпника.

↑ 35) Сочельник — день накануне христианских праздников Рождества или Крещения.

↑ 36) "И ранний звон колоколов" — К заутрене звонили в 4 часа утра.

↑ 37) "Клуба член исправный" — Член привилегированного Английского клуба, избрание в который было знаком особого признания в мире дворянской Москвы.

↑ 38) Архивны юноши — шутливое название кружка московских литераторов, в большинстве своем служивших в архиве Министерства иностранных дел.

↑ 39) Мельпомена — муза трагедии.

↑ 40) Талия — муза комедии.

↑ 41) Терпсихора — муза танца.

↑ 42) Трубки модных знатоков — то есть зрительные трубки для театра.

↑ 43) Собранье — Московское дворянское собрание, клуб, в котором устраивались дворянские балы.