Логотип Dslov.ru   Телеграмм   Вконтакте

Протокольная правда никому не нужна. Важна ваша песня, в которой вы поете лесную или садовую тропинку

Слова художника Левитана Исаака Ильича (1860 – 1900) о произведениях живописи, из разговора с певцом Шаляпиным Фёдором Ивановичем (1873 – 1938), которые он произнес, поясняя разницу между хорошей и плохой картиной. Эта история описана в воспоминаниях «Маска и душа: Мои сорок лет на театрах» (1932 г.) русского певца Шаляпина Фёдора Ивановича (1873 – 1938), глава II. У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ..., 18.

Меценат Мамонтов Савва Иванович (1841 – 1918) брал молодого певца Шаляпина на художественные выставки. Певец останавливался у написанных как фотография картин. Мамонтов же сказал ему, что это плохие картины и ему нужно смотреть другие:

"   -- Не останавливайтесь, Феденька, у этих картин, -- говорит, бывало, Мамонтов. -- Это все плохие.

   Я недоуменно пялил на него глаза.

   -- Как же плохие, Савва Иванович. Такой ведь пейзаж, что и на фотографии так не выйдет.

   -- Вот это и плохо, Феденька, -- добродушно улыбаясь, отвечал Савва Иванович. -- Фотографии не надо. Скучная машинка.

   И он вел меня в отдельный барак, выстроенный им самим для произведений Врубеля.

   -- Вот, Феденька, -- указывал он на "Принцессу Грёзу", -- вот это вещь замечательная. Это искусство хорошего порядка.

   А я смотрел и думал:

   -- Чудак наш меценат. Чего тут хорошего? Наляпано, намазано, неприятно смотреть. То ли дело пейзажик, который мне утром понравился в главном зале выставки. Яблоки, как живые, -- укусить хочется; яблоня такая красивая -- вся в цвету. На скамейке барышня сидит с кавалером, и кавалер так чудесно одет (какие брюки! непременно куплю себе такие). Я, откровенно говоря, немного в этих суждениях Мамонтова сомневался. И вот однажды в минуту откровенности я спросил его:

   -- Как же это так, Савва Иванович? Почему вы говорите, что "Принцесса Грёза" Врубеля хорошая картина, а пейзаж -- плохая? А мне кажется, что пейзаж хороший, а "Принцесса Грёза" -- плохая.

   -- Вы еще молоды, Феденька, -- ответил мне мой просветитель. -- Мало вы видели. Чувство в картине Врубеля большое.

   Объяснение это не очень меня удовлетворило, но очень взволновало.

   -- Почему это, -- все время твердил я себе, -- я чувствую так, а человек, видимо, образованный и понимающий, глубокий любитель искусства, чувствует иначе?

Того вопроса я в Нижнем Новгороде так и не разрешил. Судьба была милостива ко мне. Она скоро привела меня в Москву, где я решил и этот, и многие другие важнейшие для моей жизни вопросы. "


Позже, Исаак Левитан пояснил Шаляпину разницу между хорошими и плохими картинами:

"В Москве мне предстояло, как читатель, вероятно, помнит, решить спор между аппетитной яблоней в цвету, нравившейся мне, и неудобоваримой "Принцессой Грёзой", нравившейся С. И. Мамонтову. Я хочу исчерпать эту тему теперь же, прежде чем я перейду к дальнейшему рассказу об эволюции моего сценического творчества. Дело в том, что этот московский период, в течение которого я нашел наконец свой настоящий путь в искусстве и окончательно оформил мои прежние бессознательные тяготения, отмечен благотворным влиянием замечательных русских художников. После великой и правдивой русской драмы влияния живописи занимают в моей артистической биографии первое место. Я думаю, что с моим наивным и примитивным вкусом в живописи, который в Нижнем Новгороде так забавлял во мне Мамонтова, я не сумел бы создать те сценические образы, которые дали мне славу. Для полного осуществления сценической правды и сценической красоты, к которым я стремился, мне было необходимо постигнуть правду и поэзию подлинной живописи.

В окружении Мамонтова я нашел исключительно талантливых людей, которые в то время обновляли русскую живопись и у которых мне выпало счастье многому научиться.

Это были: Серов, Левитан, братья Васнецовы, Коровин, Поленов, Остроухое, Нестеров и тот самый Врубель, чья "Принцесса Грёза" мне казалась такой плохой.

Почти с каждым из этих художников была впоследствии связана та или другая из моих московских постановок.

Наш знаменитый пейзажист Исаак Ильич Левитан не имел прямого отношения к моей театральной работе, но именно он заставил меня почувствовать ничтожность банальной яблони в цвету и великолепных брюк молодого человека на скамейке.

Чем больше я видался и говорил с удивительно душевным, простым, задумчиво-добрым Левитаном, чем больше смотрел на его глубоко поэтические пейзажи, тем больше я стал понимать и ценить то большое чувство и поэзию в искусстве, о которых мне толковал Мамонтов.

- Протокольная правда, -- говорил Левитан, -- никому не нужна. Важна ваша песня, в которой вы  поете лесную или садовую тропинку.

   Я вспомнил о "фотографии", которую Мамонтов называл "скучной машинкой", и сразу понял, в чем суть. Фотография не может мне спеть ни о какой тропинке, ни о лесной, ни о садовой. Это только протокол. Я понял, что не нужно копировать предметы и усердно их раскрашивать, чтобы они казались возможно более эффектными, -- это не искусство. Понял я, что во всяком искусстве важнее всего чувство и дух -- тот глагол, которым пророку было поведено жечь сердца людей. Что этот глагол может звучать и в краске, и в линии, и в жесте -- как в речи. Я сделал из этих новых для меня впечатлений надлежащие выводы для моей собственной работы в опере. Первое мое выступление в театре Мамонтова состоялось в "Фаусте" Гуно. Роль Мефистофеля как будто считается одной из моих лучших ролей. Я пел ее сорок лет подряд во всех театрах мира. Она, таким образом, в некотором смысле освящена традицией в том виде, в каком я ее представляю. Я должен сделать признание, что Мефистофель -- одна из самых горьких неудовлетворенностей всей моей артистической карьеры. В своей душе я ношу образ Мефистофеля, который мне так и не удалось воплотить. В сравнении с этим мечтаемым образом тот, который я создаю, для меня не больше, чем зубная боль. Мне кажется, что в изображении этой фигуры, не связанной ни с каким бытом, ни с какой реальной средой или обстановкой, фигуры вполне абстрактной, математической, единственно подходящим средством выражения является скульптура. "


😎 Дополнительно

Левитан Исаак Ильич (1860 – 1900)

«Маска и душа: Мои сорок лет на театрах» (1932 г., Шаляпин Ф.И.)

Шаляпин Фёдор Иванович